Кто погасил свет? - Олег Зайончковский

Трудно сказать, сколько еще мог продолжаться у него этот безотчетный период существования. Может быть, долго, а возможно, и нет – у веселой жизни, как правило, бывает грустный конец. Но мы с Подполковником не любим грустных историй. Если бы наш батюшка плохо кончил (а к тому, казалось бы, дело шло), мы о нем не стали бы и рассказывать. Но то-то и удивительно, что история отца Михаила хотя покамест конца не имеет, зато имеет чудесное продолжение. Мы говорим «чудесное» в прямом смысле слова, потому что посреди его развеселой жизни с батюшкой действительно произошло чудо, а назвать это словом «случай» у нас не поворачивается язык.

Вышло так, что отца Михаила полюбила одна прихожанка. Нет, не та прихожанка, с которой был скандал, и совсем не в том смысле. Эта женщина была не молодая и не средних лет, а очень даже преклонного возраста. Но это еще не чудо. Надо сказать, что старушкам-прихожанкам он вообще очень нравился. Несмотря на все слабости, которым отец Михаил был подвержен в личной жизни, сказывали, что в храме, при исполнении, он был очень хорош. Всем брал: густой бородой, представительной фигурой, приятным и сильным голосом. Но главное – что с паствой своей отец Михаил был неспесив и благоуветлив. В это последнее нам с Подполковником легко было поверить – вспомнить хотя бы, как ласково он нас парил.

Но с той старушкой дело было не в одной бороде, а в чем – можно только догадываться. Звали старушку Аида Васильевна. Формально отец Михаил являлся ее духовником, а она, стало быть, приходилась ему духовным чадом. Чрез его посредство Аида Васильевна вверяла Господу свои смешные старушечьи грехи, а о собственных грехах отца Михаила ей знать не полагалось. Но дело опять-таки не в этом.

Во время исповеди Аида порой забывалась и с перечня текущих своих прегрешений сбивалась на далекие, не идущие к случаю воспоминания. Отец Михаил никогда ее не торопил и не перебивал – он был хороший слушатель, как всякий, кому нечего сказать от себя. Конечно, по должности он произносил положенные слова наставления, но они были такие же смешные, как старушечьи грехи.

Аида Васильевна была потомственная москвичка, но собственного потомства не имела. Муж ее умер лет за пять до того; кот, их общий любимец, не пережил хозяина и годом. С тех пор она испытывала постоянный дефицит общения. Другие старушки Аиде Васильевне в собеседницы никак не годились. У них с языка не сходили только две темы: внуки и собственные болезни, но болезней у Аиды и у самой хватало, а слушать о чужих внуках ей, бездетной, было не очень-то весело. Четыре года маялась Аида Васильевна в безмолвии и одиночестве, пока Божий промысел не свел ее с отцом Михаилом. Она ничего не знала о его беспутной жизни; наоборот, молодой батюшка, вправду большой и добрый, вообразился ей самым надежным и чистым человеком. Но он и был таким – для нее.

Со временем их общение перестало ограничиваться одной только исповедальней. В присутственные дни отца Михаила Аида Васильевна нарочно оставалась в храме убираться. Она знала, что потом, по окончании и служб и дел, он пригласит ее в трапезную, чтобы поговорить и выпить чаю с сахаром на уголке стола.

Мы сказали уже, кем виделся отец Михаил Аиде Васильевне, но что он сам в ней нашел – этого мы понять не можем. Странно, не правда ли: здоровый мужик, пусть и духовного звания, пьет жидкий чай со старухой и слушает ее басни о каких-то хлебных карточках, об эвакуации и о похоронах Сталина. Кое-кто на нашей улице высказывался потом, что, мол, отец Михаил уже тогда нацелился на Аидину квартиру. Но за такие слова этот кое-кто будет на том свете лизать сковородки.

Мы говорим о чуде, а всякое чудо есть тайна. Когда Аида Васильевна захворала и не могла больше ходить в храм, отец Михаил стал сам ее навещать. Теперь уже он у нее сделался «прихожанином». Он доставал для нее дорогие лекарства и даже нанял за свои деньги медсестру-сиделку. Правда, Аида Васильевна все равно не выздоровела. Незадолго перед тем, как отойти, она призналась отцу Михаилу, что умирает счастливой.

– Почему? – спросил он.

– Потому что есть человек, который закроет мне глаза, – ответила Аида Васильевна.

А потом она скончалась и унесла в могилу свое неведение насчет истинного морального облика ее духовника и друга.

Такая вот история со старушкой. Имеет ли она прямое отношение к дальнейшим действиям отца Михаила – этому доказательств нет. Впрочем, мы и без доказательств знаем, что имеет.

А дальнейшие его действия были следующие. Завершив все обряды, связанные с погребением Аиды Васильевны, отец Михаил сел в последнюю свою недобитую машину и приехал в Посад. Здесь он обнял и расцеловал свое изумленное семейство, а вечером, когда дети легли спать, долго шептался с Вероникой. Они оба тихонько плакали и снова шептались до самого утра, а о чем – не секрет, потому что скоро об этом уже шепталась вся наша улица.

Новая сплетня об отце Михаиле перелетала с участка на участок, и была она интереснее всех старых.

– Ну дела! – удивлялись соседи. – Видать, у батюшки крышу-то совсем снесло.

Что ни говори, а повод ко всеобщему недоумению он подал весомый. И вовсе не тем, что воссоединился с семьей и якобы покончил с пьянством. Многие из нас завязывают периодически, и никого это особенно не удивляет. Но отец Михаил решил отказаться от доходного места, а это был поступок куда посерьезнее. К пьянству всегда можно вернуться, а места такого уж будет не сыскать. Народ решил, что батюшка сбрендил, и других причин его поступка не видел. Ходили, правда, слухи о какой-то московской бабушке, которая померла и отписала отцу Михаилу квартиру, но никто не связывал эти два события вместе.

Между тем прошение о переводе было им подано – безо всяких шуток и куда следует. Желая, как он объяснял, потрудиться во имя Божье и быть поближе к семье, отец Михаил просил перевести его из Москвы в сельский приход – все равно какой, лишь бы недалеко от Посада. Что на это прошение выразило священноначалие, мы дословно не знаем, но думается, обошлось без грубостей, потому что от всякого другого начальства церковное отличается воздержанностью в речах. Вероника говорила только, что отца Михаила настойчиво склоняли остаться, так как в московском храме он был на хорошем счету.

Однако, проявив недюжинную смиреннонастойчивость, батюшка преодолел сопротивление священноначалия. Махнув рукой, оно благословило его на приход – такой самый, как он просил, и даже еще того более. Более потому, что у храма сего прихода целых было только три стены из четырех, а прихожан, кажется, не оставалось вовсе.

С этого момента жизнеописание отца Михаила полагалось бы вести другим, высоким слогом, но мы с Подполковником к нему не приучены. Да и как вы расскажете высоким слогом про кирпич и цемент, про деньги, часто неизвестного происхождения, про чиновников и взятки, надобные за каждый их чих? О беспаспортных полубичах-полурабочих, о кровавых мозолях на белых поповских руках – как об этом красиво расскажешь?.. Впрочем, кажется, у нас получается.

Деревня Короськово, где отец Михаил совершал свой подвиг, принадлежит нашему Посадскому району. Изредка он попадался нам в городе – топоча кирзовыми сбитыми сапогами, батюшка бегал из конторы в контору, как есть, в ватнике, надетом поверх запыленного подрясника. Иногда и мы с Подполковником, невзирая на ропот жен, приезжали к нему в деревню – приезжали даже без бутылки, просто затем, чтобы подсобить. Отец Михаил выходил нам навстречу: борода его с застрявшими стружками развевалась по ветру, загорелый лоб блистал медью, а пахло от него, как от киево-печерского старца Феодосия.

Много ли, мало ли – с момента преображения отца Михаила прошло три года. Недавно мы с Подполковником были в числе прочих приглашены в Короськово на Крестовоздвиженье. Своими глазами увидели мы восстановленный о четырех стенах храм и невесть откуда взявшийся, словно сам собой народившийся, молящийся народ. И присутствовало церковноначалие, и совершались праздничные службы. А когда все закончилось, мы с Подполковником силой усадили отца Михаила в машину и увезли в Посад. Дома мы заставили его отпереть баню, сами истопили ее, и сами собственными руками хорошенько его помыли. Принимали мы что-нибудь при этом или нет – об этом умолчим, чтобы не сбивать впечатления.

И последнее – для любопытствующих. Квартиру отцу Михаилу Аида Васильевна действительно подписала – в этом он сам нам признался. Четвертая стена короськовского храма – это она и есть, бывшая старушкина квартира.

Смерть в Абрамцеве

Пролог

Филипп лежит на приступке под северной стеной Главного дома. По его судорожному похожему на икоту дыханию видно, что он умирает. Сколько продлится агония, трудно сказать, но может быть, раньше Филиппа прибьет отвалившимся от дома карнизом. Или его найдут и пристрелят охранники, нанятые новой музейной администрацией. Такое вполне возможно, потому что со старыми сотрудниками в Абрамцеве нынче не церемонятся.