Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В повести «Ура!» вместо Полины фигурирует наркодилерша Алиса. Это имя – «липкий клочок помидорины из горячего борща». После того как Алиса бросила героя, он «был мертв».
Полина – ведьма, баба-яга в образе молодой девушки, она пытается выпить молодость без остатка, сделать мертвым, как Жозефина Пастернак в повести «Вась-Вась». Когда Локотков наблюдал за ней в ду́ше, то увидел ее настоящей и поразился ее лицом-мордой, «как у вола»: «Чудовищное, ненавидящее, враждебное».
В Полине есть что-то от Инги Лазаревой – героини повести Валентина Катаева «Уже написан Вертер», которая чуть не довела главного героя до гибели и погибла сама. У Шаргунова смерть оказалась ненастоящей, лишь шуткой. Да и герой прошел испытания, выжил, стал закаленней.
Полина была «психопатка», хищная, «настоящая скотина», кошка, которая запустила свои когти в героя. Она – китайская пытка, когда человеку на макушку методично падают капли холодной воды. И эта пытка – также одно из уязвлений личности. Пока любовью, впереди будет политика и много еще чем будет.
В Крыму, куда Локотков уехал с родителями, на одиннадцатый день отдыха он «отрекся от Полины» и тут же, заболев, почувствовал «дыхание смерти», ему привиделась рычащая пьяная баба. Так уходили чары, обольщение. Но после юга был опять телефонный звонок и голос, предлагающий рабство. Он ответил совсем по-детски «угу». И всё пошло по старому кругу. Она проверяла его пригодность и делала шелковым, пока он сам не ощутил вокруг пустыню, возненавидел ее, а после окончательно разлюбил.
Можно сказать, что в «Малыше» Шаргунов показывает особый кенотический путь самоумаления, смирения. Он укрощает в себе вождя, уязвляет себя. Сергей отождествил себя с Локотковым, тот сравнялся с плюшевой игрушкой. Принижает себя до малыша, до совершенно неромантической и небрутальной фамилии героя, который сознательно выставляет себя нелепым. Где здесь выстраивание стратегии комсомольского лидера?
Схожая тактика была и у его любимого Валентина Катаева. Тот «не пытался выглядеть лучше, чем есть. Наоборот. Как бы нарочно выставлял себя бо́льшим грешником, чем другие. И даже как бы примеривал палаческий фартук… Мне кажется, в этом был исповедальный эпатаж потомка священнического рода… Своего рода – антиисповедь» – пишет Сергей в своей биографии писателя, и эту тактику вполне можно применить и к нему самому. «Малыш наказан» – чем не антиисповедь?
Локотков – акт смирения. Остановка на краю русского мальчика, несущегося к смерти, как лермонтовский парус.
Да и еще: после отношений с Полиной, после движения по грани следовало похмелье, опустошенность, она заполнялась тем, что автор сел за компьютер и стал на одном дыхании набивать текст, где слова – «как черные трещинки во льдах Москвы-реки». Из пекла страсти появляется новый Нелокотков. Из этого же мощного чувства возникает и текст.
Тропа воина
В шаргуновском рассказе «Утекай» старик, похожий на Сартра, выпил в забегаловке водки, спустился в метро. На станции «Маяковская» при выходе из вагона его стошнило. Через несколько станций в вагон зашел подвыпивший человек, напоминавший Камю. Он наступил в лужу, простоял в ней. Получил эстафету тошноты и также сблевал. Автор сидит напротив и наблюдает за этой распространявшейся атмосферой экзистенциальной тошноты. Он также, войдя в вагон, чуть не наступил в лужу и широко шагнул. Свои наблюдения предварил оговоркой: «Я, любитель здорового, не стал бы рисовать блевотину, которой и без меня хватает в чужих текстах, как и кала». Для него проявление тошноты – лишь «индикатор» поведения пассажиров.
Придя домой, герой умыл руки, смывая городскую грязь, которая в раковине образовывала «причудливую воронку».
«Утекай! В подворотне нас ждет маньяк» – как поет известная группа родом из Владивостока. Беги от всего этого! Так христианские подвижники бежали от грехов и соблазнов мира сего, чтобы начать его преображение.
Любитель здорового, широким шагом форсирующий блевотину, на которую все прочие пассажиры хотя и смотрят с отвращением, но уже почти к ней привыкли, – таков заглавный мотив ударной повести Шаргунова «Ура!».
Это произведение – попытка преодоления хаоса, обретения человека, мытье рук, которые сильно пострадали от городской грязи. Это и художественный марш-бросок к «отрицанию траура». С этим возгласом Сергей всегда будет ассоциироваться. В нем – жизнь, смелость, ярость, свобода.
В биографии Валентина Катаева Сергей приводит историю о том, что в детстве Валя с двоюродным братом «надевали на шею кресты предков, воображая себя героями-священниками, идущими в бой вместе со славным русским воинством». Что-то подобное есть и у самого Шаргунова. Он воин и священник одновременно. Присутствует в нем и комиссарство, которое, однако, его критики путают с конъюнктурным комсомольским задором.
«Есть в Православии нечто, берущее за душу. Стиль одновременно юный и древний. То же самое у красных было. Белоруссия. Желтоглазый комиссар, грязная тужурка. Штаб в подпалинах и выбоинах. Глина двора в следах подошв. А это сельский настоятель наших дней спешит к храму, размашисто крестя старух. Церковь его восстанавливается, кирпичи торчат. Скрипучие сапоги у обоих. И у комиссара, и у батюшки голоса похожи – истовые, обветренные голоса», – рассуждает его герой в повести.
В статье «Посольский приказ», включенной в сборник «Битва за воздух свободы», Сергей говорит о необходимости «института комиссарства», который бы дал молодежи образ героя и в то же время подтолкнул к созданию новых элит. Комиссар, по мнению Шаргунова, «наместник Центра», в нем живет «дух самодержавья». Именно он должен быть призван, чтобы своим примером «преодолеть отчуждение человека от человека, народа от государства». Он как бы связывает страну, преодолевает разобщенность. И в этом его миссия действительно схожа со священством.
Сергей сам в себе ощущает этот дух комиссарства – через «тягу к правильному», через священническую основу. Кстати, в разговоре с Аркадием Малером Сергей в принципе не исключил возможности принятия священства. Но в настоящее время не готов для этого, нужна особая глубина веры, ответственность.
«Ура!» – не просто какой-то дидактический текст, не инструкция по применению, а скорее особая мистическая медитация. В ней автор пытается проникнуть за пределы эмпирического и нащупать сокровенные механизмы происходящего.
«Ура!» – повесть действия, повесть-путь.
«Я иногда называю “Ура!” повестью-проектом. Потому что очень много кругом распада. Отсюда и возникла идея нарисовать привлекательный, здоровый тип героя. Впрочем, мне кажется, что “Ура!” не только о том, что надо совершать пробежки, упражняться с гантелями, выплюнуть
