Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв

Летом 2015 года, представляя гостей своего первого пикника «Традиция», Захар в своем Фейсбуке набросал портрет Сергея:

«Он словно вгоняет себя – в историю, в литературу, в политику, в жизнь. У него получается, и лишь потому он раздражает многих.

Но и восхищает многих.

Недавно патриотическая общественность, старые солдаты консервативного фронта, сидящие на позициях с конца 80-х, с горбачевских, с ельцинских времен провели целый круглый стол, где обсуждали в первую голову Сергея.

“Ох, почему ж ему столько внимания?!” “Ах, отчего же ему столько почестей?” “Эх, отчего ж на его месте не я?”

Знаете, всякий находится на своем месте.

Сергей меня всегда удивлял чем: тонкая, казалось бы, кость (но всегда очень крепкое рукопожатие), тонкие, да что там, почти изысканные, черты лица (при этом насупленный, дерзкий, весь насквозь мужской вид), умышленно рафинированная, игровая, ломкая ранняя проза – с таким набором обычно существуют юноши, склонные к меланхолии, к созерцанию, к неспешности.

А в Сереге всегда клокочет бешеная энергия.

Человеческие страсти, неуемный талант, влюбленность в свою Родину, глубокий интеллект, ну и немного тщеславия – куда без него? – всё это движет им, в итоге Сергей действительно всюду: гроздь отличных романов на книжных полках, а вот он уже на Донбассе с Моторолой в обстреливаемом доме, а вот он в большой политике, а вот он на любых каналах ТВ – званый и желанный гость, прекрасный полемист, а вот у него свои программы на радио (Сергей работает как часы, как железная машина с тонкими железными костями), а вот у него – у нас! – “Свободная пресса”, лучший патриотический сайт.

Главный демократ среди патриотов, главный патриот в среде демократов. Как и положено русскому писателю, как завещал нам великий Пушкин.

Кто тут смеет сказать, что Шаргунов занимает слишком много места? Иди и займи его место, дядя, – и у тебя через сутки сломаются все механизмы, вылетит пружина изо лба, ролики покатятся по полу, шестеренки задымятся.

При том, что вы видите только верхнюю часть айсберга “Сергей Шаргунов”. Я знаю о нем втрое больше. И никому не скажу.

Удивительный и загадочный человек».

Антиисповедь страсти

За эту повесть-«поэму» он получил свою первую премию. Ее он отдал «детскому писателю» Савенко. Этот жест прозвучал.

По словам самого автора, «“Малыш наказан”, прежде чем получить “Дебют” и многим полюбиться, был отвергнут и журналами, и издательствами». Скептически отнеслись к «поэме» и критики. «Дробью юного барабанщика» назвала «поэму» Лиза Новикова. Наверное, потому, что уже на первой странице «барабанщиком» называет своего героя сам Сергей, когда тот стучался в алую дверь своей будущей возлюбленной. «Написано ясно и отчетливо. Автор, лауреат молодежной литературной премии “Дебют”, бравирует молодостью, словно Максим Галкин, воинственно заявляющий с плаката: “Мне – 26”. Но, как это бывало и в прошлые времена, в тексте начинающего автора – а Сергей Шаргунов зарекомендовал себя тем, что отдал премию заключенному Эдуарду Лимонову и публикуется в газете “Завтра”, – уже проглядывает тоска вечного комсомольского лидера», – пишет критикесса (http://www.kommersant.ru/doc/341546).

Другой критик, Мария Ремизова, героя «Малыша» назвала «маленьким инфантильным ребенком» с комплексами нарциссизма. Причем этот комплекс «у него самого инфантильного свойства, любит-то он себя совершенно по-детски, замечая лишь внешние, отражающиеся в зеркале, качества своей натуры» (http://magazines.russ.ru/znamia/2003/12/remizova.html). По мнению критика, и в повести «Ура!» «всё тот же тинейджер, примеряющий разные прикиды – вот это мне пойдет? А это? А в этом я как смотрюсь?.. Собственно личностного здесь почти и нету – так, дешевенький маскарад. Впрочем, еще одно осталось неизменным – отношение к окружающим. Любой, кто попадает в поле зрения Шаргунова, сильно проигрывает в сравнении с ним – в его, естественно, интерпретации». Ремизова сделала вывод, что Сергей «просто-напросто вновь красуется в очередной своей роли, наслаждаясь сознанием того, что ни на кого не похож». Дальше критик пророчествует, что Шаргунов «выглядит гораздо более прагматичным. Еще лет десять, и он станет наверняка очень солидным человеком. В молодые годы шалить непредосудительно».

Логика понятна: целеустремленный комсомольский лидер со временем выбьется в партийные бонзы и станет большим начальником. Критики, по всей видимости, буквально поняли откровения главного героя книги Локоткова о духе вождизма, который был присущ ему в детстве, а также о его снисходительном отношении к людям. Литературные конспирологи изначально стали подозревать в самом Сергее потенциал начальника-вождя, через этот свой образ и воспринимали его, намекая, что в литературе он не всерьез и не надолго. Но намекали осторожно, без откровенных нападок, а то мало ли что в перспективе… Так удобно и так легко всё объясняется, стереотипно: не писатель, а политик, вожак, функционер. Поэтому можно поставить его за литературные скобки, ведь литература для него якобы лишь часть стратегии. Поиграется и дальше полетит.

А может всё проще? Сергей не стайный. Его сложно объяснить с точки зрения мировоззренческого схематизма. Поэтому его и стараются не принимать, как не приняли в свое время Катаева после публикации «Вертера». «Он вломился на системное поле, ни с кем не считаясь, не по свистку, когда еще было нельзя, и оставил позади официально-прогрессивную команду, которая с еще большим негодованием принялась швырять в его старческую спину проклятья… За эту смелую свободу многие – по стайной цепочке – по сию пору не могут его простить», – пишет Шаргунов в биографии своего любимого писателя. Это в полной мере можно отнести и к нему самому. Сергею также не прощают его свободу, отсутствие схематизма и предсказуемости.

Если отстраниться от конспирологических предположений некоторых, от попыток увидеть везде подвох и попытаться беспристрастно вчитаться в текст, то всё будет выглядеть совершенно иначе. Дебютная «поэма», через которую Сергея узнали, говорит о любви, безудержной страсти на грани смерти. Это испытание себя на возможность пройти по этой грани.

«Малыш» начинается с признания: «Локотков – а это я, я, и никто другой!» Это его локоть. Автор как бы сознательно приносит в жертву себя, свой статус, который вполне мог бы быть поднят и над схваткой и доводит свое положение практически до анекдотического.

Локоткову семнадцать лет. Он – «диджей», то есть человек без определенного рода занятий, из неопределившихся в жизни. Таких сейчас называют хипстерами. Он одет в «темно-синее английское пальто зловещего покроя», и этот его прикид можно вполне воспринять за игру на публику.

Поэма – «“сакральная история” моей ненормальной страсти» к роковой и многоопытной Полине. Они делали любовь, они делали «возню». Возились. Причем вовсе не безобидно. Один партнер должен был полностью поглотить другого. Ей нужна была жертва, жертвочка.