Четыре выстрела: Писатели нового тысячелетия - Андрей Рудалёв
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
В другом интервью, «Политическому журналу», Сергей назвал повесть книжкой-энергетиком, которая подстегивает на «быстрый шаг, переходящий в бег». Это вызов, брошенная перчатка. «Написав ее, испытаниям уже не огорчаюсь. Если ты зачем-то выбираешь тропу воина, а не отшельника, следует ждать ударов. Иначе это какая-то гламурная, приторная героика – из пирожных и синтетики, а не из плоти и книг», – заявил Сергей.
Повесть впервые опубликована в шестом номере журнала «Новый мир» в 2002 году. Главный ее посыл – противостояние разложению, распаду, который обрел уже практически монопольный статус в мире. Хотя могут быть и совершенно противоположные концепции восприятия, в рамках которых эта брань с распадом будет выглядеть лишь декларативным дидактизмом.
На Шаргунова легко наброситься. Он и сам будто напрашивается на это. Дразнит. «Как там ведет себя Шаргунов?» Можно ухватить то, что на поверхности, можно упрекнуть его в нарциссизме, самолюбовании. Через это очень легко и комфортно выстраивается вся линия его восприятия. Но ведь так и неистового Аввакума можно было обвинить в подобии фанфаронства.
Пиар, сплошная самопрезентация, зацикливание на себе. Всё прочее лишь фон, работающий на главную цель – «я». Велик соблазн полностью отождествить героя с автором и через это вести разговор, в этом русле можно и в психоанализе поупражняться.
Через матрицу этой простой логики в свое время и мне приходилось воспринимать его творчество. Вот что я писал во времена своего первого знакомства с текстами Сергея о повести «Ура!»:
«Неоромантическая позиция героя повести Сергея Шаргунова “Ура!” вовсе не подвигает его на переустройство несовершенного мира, а, наоборот, провоцирует паралич воли. Он не может и не хочет ничего делать, т. к. между ним и прочим миром натягивается подобие пленки. “Жизнь, – говорит автор повести, – как грубый сапог, в солнце, сырой глине”. Главное не выходить за пределы этого сапога. Всё, что тебе нужно, вплоть до поэзии находится внутри, там твое внутреннее пространство. Там “родная природа”, которая “меня окружила, и никуда от нее не деться. Я весь в природе погряз с удовольствием”. Мир, как и у романтиков – призрачен, со всех сторон точно слизь облепляет фальшь, обман. За личиной красоты таится уродство. Через всю повесть проходит линия соединения красоты и уродства (как в образе Лены Мясниковой: “Слишком красивая, почти уродец. Зверская красота”). Поэтому и всё происходящее он воспринимает отстраненно, как некий кинофильм, зная при этом, что все декорации здесь искусственны, как, впрочем, чувства и роли каждого из действующих лиц. Все они, встречающиеся на пути главного героя, и существуют и не существуют одновременно. У Шаргунова мы можем наблюдать особую разновидность регламентации творчества. Внешне автор и, соответственно, его повествование, главным героем которого также является он, предельно свободен. Он ничем не ограничен в своих действиях, поступках, суждениях. Пишет борзо, с энергией, которая способна заразить. Заразить, но поразить едва ли, т. к. всё те же действия, поступки, мысли совершенно не самостоятельны, всё подвержено особому этикету, норме, за рамки которой он не может шагнуть. Автор-герой будто находится в шеренге, в строю, из которого он не выбивается, с которым он идет четко нога в ногу. Его мышление декларативно. Ни слова о свободе, вместо нее обозначение границ, рамок, гимн силе и ее естественной самореализации – насилию. Можно предположить, что ни окружающий мир, ни общество, ни люди по-настоящему не волнуют нашего автора-героя. На самом деле ему мало интересны причины и пути устранения тех пороков, которые он вскользь задевает в своем повествовании. Его морализаторство смотрится грубой подделкой, призванной дискредитировать то, к чему он призывает. Вопрос, почему жизнь становится смертью, добро – злом, а красота – уродством, также едва ли найдет здесь свой ответ. Все проблемы, так или иначе поднятые в повести, искусственны, они лишь декорации, не имеющие никакого самостоятельного значения и служащие особым фоном, на котором проявляется со всех сторон, высвечивается, как рекламный щит, главная тема, главный предмет повести – Сергей Шаргунов. Цель автора манифестация себя. Ты – это рекламный щит у оживленной автострады, твое имя, фамилия – зазывный слоган».
Тогда мне чудилась неискренность, нарочитость, игра. «Ура!» воспринималось не криком, а раздуванием щек под фанеру. За всей внешней напыщенностью – пустота. Объяснение очень удобное. Для его манифестации не обязательно понимать, достаточно выхватить несколько фраз и сделать нужные выводы.
Позже я понял, что подозрительность была неуместна. То, что казалось искусственным, нарочитым, на самом деле было предельно искренним, выстраданным. Плюс попало в самую точку и вовремя.
Сергей будто вбирает в себя окружающий мир и через призму своего сердца вглядывается на него, отсюда и появляется иллюзия нарциссизма. Он смотрит на мир через внутреннее зрение, помещает его в свой личный микроскоп. Это мистический путь воина – христианского подвижника.
Герой повести вовсе не отторгает этот мир, а пытается исследовать и понять его, чтобы излечить. В этом «Ура!» продолжение «Малыша». Он не отталкивает окружающее, а, наоборот, принимает близко к сердцу, помещает его туда. Так герой романа «1993» искренне переживает, волнуется за людей, потому что любит. Локотковское знание, что «все вишни червивы» уже не для него. Поэтому кажущаяся шаргуновская зацикленность на себе на самом деле таковой не является.
Его путь – «мистика простоты, заряд энергии», штурм ложного и фальшивого мира с криком «Ура!». В атаку! Это тот же бег, о котором он позже будет писать в «Книге без фотографий». Этот крик – вождь, проводник к цели, он направляет («Бежали слепо, цепляясь за свой же крик…»). С ним он спускается в пучину порока, после поднимается и выстраивает альтернативу.
Возглас «Ура!» слышит тринадцатилетний Ваня Соколов (повесть «Чародей») в гуще толпы у Белого дома в историческом октябре 1993-го. Это был возглас победы, который автор не забыл и идет с ним по жизни.
Крик рождается на грани полюсов оппозиций: от давящей смерти, ненависти, уродства, постоянной брани, ощущения ирреальности происходящего и вечно ускользающей жизни, любви, красоты, ощущения единства, гармонии с миром. В легких создается избыточное давление, которое практически сразу перерастает в крик. Иначе если не крикнуть – разорвет изнутри.
Этому сакрально-мистическому «ура!» посвящена вторая, после описания любви «к одной
