Четыре четверти страха - Максим Вячеславович Никитин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Василиса выделила из списка несколько квадратов и парой нажатий кнопок перекинула их на рабочий стол ноутбука.
С экрана на нее смотрел мужчина около тридцати лет. Темноволосый, с карими глазами, нос с горбинкой.
«Все же какое-то знакомое лицо», – подумала Василиса.
Мужчина был одет в белую рубашку с коротким рукавом, на шее – серый шелковый галстук. Весь его вид говорил о крайней аккуратности и чистоплотности. Если верить стереотипам из детективных фильмов, именно такие аккуратные, следящие за чистотой своих ботинок и ногтей люди чаще всего вечером, непринужденно насвистывая детскую песенку, после выматывающей и монотонной работы в офисе топором рубят человеческие тела, как мясник тушу.
Василиса сбросила фотографию в редактор, откадрировала необходимую часть и загрузила в специальный интернет-сервис по поиску изображений.
Шансов, конечно, было не много, но кто берется сказать точно?
На несколько секунд программа задумалась, сортируя десятки и сотни тысяч изображений, потом выдала страницу с тем, что, по ее мнению, могло подходить к загруженному образцу.
Как обычно, пришлось просмотреть много всякого мусора, попалась даже парочка изображений порнографического контента, но в конце концов Василиса наткнулась на необходимое ей изображение.
Это была неимоверная удача! Фотография, которую выдал поиск, была аватаркой на странице в одной из социальных сетей.
Перейдя на страницу этого человека, Василиса принялась изучать своего подозреваемого.
Самойлов Эдуард Владимирович. Не женат и, судя по всему, не был. Большой активности в сети не ведет. Максимум менял фото на аватарке, лайкал посты немногочисленных своих друзей и делал репосты. Ни игр, ни сообществ, ни групп, ни подписок, ни музыки, ни фильмов. В общем, информации по минимуму.
«И что? У тебя самой, что ли, тысячи друзей?»
Это была чистая правда. Деятельность Василисы в социальных сетях была едва ли не меньше, чем у Эдуарда.
Ее внутренний оппонент был прав.
Ее внутренний оппонент…
Он появился после того случая с сестрой.
Как она иногда ненавидела эту непостижимую сущность, вечно подстрекающую ее на всякие безрассудные действия! Ненавидела, как ей казалось, ее собственный голос, звучащий у нее в голове, но говорящий совершенно не то, на что Василиса была нацелена в данный момент.
Родители, а особенно доктора, к которым водили Василису после так называемого исчезновения сестры, считали такие беседы самой с собой не совсем нормальными.
Дескать, голоса в голове – это повод ложиться в психушку. Причем немедленно.
Поэтому после нескольких посещений различных специалистов про голос в голове Василиса никому больше не рассказывала. Ведь, по сути, это был не чужой голос, это был просто диалог с внутренним «я».
Это была абсолютно естественная вещь, за исключением одного: голос в большинстве случаев спорил с Василисой, постоянно занимал противоположную позицию да к тому же провоцировал и подбивал ее на всякие неадекватные поступки.
Когда Василиса гостила в деревне у своей тетки, к которой ее отправили в очередную годовщину «исчезновения» сестры, так как мама к этому времени укладывалась в больницу с нервным истощением, бледная, с запавшими глазами и худая, словно скелет, а отец отправлялся на дно бутылки…
Так вот, когда Василиса гостила в деревне у своей тетки, в ее обязанности входило готовить корм для поросенка, которого откармливали до осени для последующего убоя.
Готовка происходила следующим образом. В большой чугун на половину его объема вываливалась вареная в мундире картошка и всяческие дополнительные ингредиенты в виде отрубей, объедков со стола, очистков овощей и продуктов с истекшим сроком годности. Все это давилось большой деревянной толкушкой до более или менее однородного состояния и вываливалось в корыто поросю.
Какое же отвращение вызывало у Василисы это занятие!
Городская девочка, которая до определенного времени считала очистки и объедки мусором, к которому противно даже прикасаться после того, как они попали в мусорное ведро, теперь вываливала эту биомассу из специального контейнера в чугунок и толкла все это вместе с картошкой, с которой даже не сняли кожуру.
И вот одним дождливым серым утром, когда она, подавляя позывы рвоты, вытащила деревянную толкушку из хлюпающего чугуна, что-то вдруг с ней произошло. Кто-то внутри, и, как показалось в тот момент, это была не сама Василиса, этот кто-то заставил девочку встать на колени перед чаном с отвратительной биомассой и практически по локоть засунуть руку в теплое, вязкое, пахнущее всем по чуть-чуть пюре.
«А теперь ешь», – услышала Василиса.
Нет! Пока это был даже не голос, а скорее мысль.
И тут, поражаясь самой себе, Василиса вытянула руку из чугуна, зажав в кулаке столько месива, сколько могла зачерпнуть, поднесла к губам, со слезами на глазах отправила все это в рот и погрузила руку в чугун за следующей пригоршней варева.
Таким образом Василиса опустошила треть чугуна, остановившись только тогда, когда запихивать в себя поросячье месиво больше не было никакой возможности, не навредив целостности своего желудка.
Поросенок в тот день по правилам какой-то забытой диеты остался слегка голодным и весь день укоризненно повизгивал до самого ужина, пока не получил полную порцию.
Василиса тряхнула головой, сбрасывая с себя пелену воспоминаний.
Самойлов Эдуард Владимирович… Может ли этот человек быть тем, кто написал сообщение с телефона убитого профессора Эрстмана? Может ли он быть как-то связанным с теми психами, о которых говорил Рэм Константинович? Зачем он был в клинике? Почему мне кажется, что я встречалась с ним когда-то? Кто он вообще?
– Ну, Эдуард, – проговорила девушка, вглядываясь в фотографии на экране, – займемся тобой подробнее.
«Давай сначала пробей его по друзьям в соцсетях».
Глава XXX
Боже, какой бардак!
Ей все же удалось вывести меня из себя!
Ей, как обычно, удалось это сделать, и поэтому в моем фотоаппарате только половина тех изображений, что мне были нужны, а к стулу привязан просто человекоподобный кусок кровоточащего
