Неотвратимость - Георгий Айдинов

Когда потерпевших попросили опознать преступников, получился немалый конфуз. Из одиннадцати человек только двое, и то нерешительно указали на Козловского. А Кукина никто, абсолютно никто в лицо не запомнил.

— Самый разобыкновенный человек. Ну, ничего в нем в глаза не бросалось, — сокрушался водитель такси Черемисин, еще и еще раз возвращаясь к деталям происшедшего с ним на Липовой аллее в Перове.

Ни Кукин, ни Козловский никаких показаний о совместных преступлениях не давали. Не помогла и очная ставка. Не помогло и предъявление душителю Козловскому уличающих его заключений экспертиз.

Когда водитель такси Черемисин, обороняясь от Козловского, сильно ударил его разводным ключом по руке, несколько капель крови преступника брызнули на сиденье автомашины и на подстилку. Следы крови обнаружили и исследовали эксперты. Уже лет десять тому назад наши ученые стали определять состав, группу и «пол» крови, то есть принадлежит ли она мужчине или женщине, — независимо от того, живая ли это кровь или сухая, и даже если прошло немало времени с тех пор, как были оставлены кровяные следы.

— Ваша кровь, Козловский. Смотрите, — сказал Павел преступнику при очередном допросе и протянул ему заключение. — Биохимическая экспертиза говорит, никуда не денешься.

Козловский взял служебный бланк, внимательно прочитал то, что там было написано, и вернул его.

— Что молчите?

Козловский только плечами передернул.

— И медицинская экспертиза все подтверждает насчет удара по руке. Черемисинский ключ оставил вам эту «памятку», бесспорно, он. Ознакомьтесь.

Ознакомился. И снова подергал плечами.

— И тут помалкивать будете?

— А чего разговаривать. Мало что ваши сотрудники нарисуют на своих бумажках. И вешать себе на шею все прикажете? Не выйдет, гражданин начальник. Ваши «опознатушки» чем обернулись? «Обознатушками», вот чем. Так что еще будете отвечать за незаконное содержание под стражей невиновных людей.

— Ничего, Козловский. Скоро ваша прическа приобретет прежний вид и брови отрастут. Найдем ваш бушлат, круглую шапку-финку, обрядим как прежде. Глядишь — и «опознатушки» состоятся.

Как-то искоса, сбычившись, Козловский бросил на Павла хмурый, злобный взгляд. Но передернуть плечами не посмел.

Одиннадцать разбойных нападений на совести Козловского и Кукина. Одиннадцать раз, полузадушенных, выбрасывали они на мостовую свои жертвы. Одиннадцать раз висела на волоске жизнь людей, которые подвергались грабителями смертельной опасности порой из-за семи-десяти рублей. Эти деньги нужны были бандитам на разгул, пьянку, на «красивую жизнь».

А разговаривать с такими выродками надо было деликатно. Закон требовал от своего представителя не только доказывать грабителям, что это они, именно они — вдвоем и каждый из них, — совершили все эти одиннадцать тяжких преступлений. Приходилось изобличать их — терпеливо, скрупулезно, с помощью свидетельских показаний, вещественных доказательств, данных научных экспертиз. И тщательно, в той форме, как это обусловлено законом, фиксировать результаты этой кропотливой работы, записывать в протоколах и других юридических документах, предъявлять их обвиняемым и вновь записывать то, что они сочтут нужным сказать.

Павел готовился ко всякому допросу, составлял его план, психологически настраивал себя на тот тон, который казался ему наиболее подходящим. Особенно тщательно обдумывал предстоящий допрос. В каждом деле обычно наступает кульминационный момент, когда накапливается все предыдущее, что воздействовало на преступника. Он находится уже как бы в состоянии «неустойчивого равновесия», и очень многое зависит от того, насколько работник дознания умело, сильно, стратегически расчетливо проведет этот решающий допрос.

Павлу представлялось, что Кукин готов для такого главного, самого важного натиска.

— Давайте, Кукин, я сам расскажу историю вашего падения, как вы дошли до жизни такой. Не хотите быть откровенным? Думаете, что вы с Козловским были «великими конспираторами», что мы лишь спим и видим, как вы соизволите дать наконец показания? Как бы не так. Хотелось дать вам возможность чистосердечно во всем признаться и этим хоть отчасти уменьшить кару, которая вас ожидает по суду. Теперь пеняйте на себя. Больше ни ждать, ни уговаривать не будем.

Кукин попытался саркастически улыбнуться, но оледенелое, застывшее в напряжении лицо изобразило лишь жалкую гримасу. Он ждал.

— Сейчас вам двадцать два. Посмотрите, как сложилась «арифметика» вышей биографии, — Павел внимательно следил за выражением лица сидящего перед ним молодого человека, старательно избегавшего встретиться с ним взглядом. — До восемнадцати лет — школа. Три года — в армии. Там стали шофером. Наслушавшись рассказов о заработках таксистов, после демобилизации пришли в парк. Водителя второго класса, да еще недавнего воина, вас там охотно взяли, прикрепили хорошую машину. И здесь вам в первый раз в жизни крупно не повезло. Вы-то сами считали как раз наоборот — большим везением то, что прожженные «асы» приняли вас в свою компанию и весьма скоро обучили, как легко «иметь навар», побольше урывать для себя.

У вас были и отец и мать, славные, добрые люди. Вы скоро женились. Родители отдали вам свою комнату, сами переехали к родственникам: чем не поступишься для счастья единственного и любимого сына. И жену вы выбрали лучше не надо — серьезную, тоже очень любящую вас девушку, настоящего друга. Да, я еще не поздравил: вчера у вас сын родился. Поздравляю. Утром сегодня звонила ваша мать, просила сообщить, что и со здоровьем у жены все благополучно и мальчик хороший. Ну, продолжим. Итак, жена ваша считала, что никак не стоит бросать мечту, которая была у вас с юности, — стать инженером-механиком. Способности к техническому творчеству у вас, несомненно, были. И жена все уговаривала вас учиться. Сама она и работала и училась на вечернем отделении института. На третий курс, кажется, уже перешла?

Кукин кивнул. Он глядел в окно, почти не мигая. Желваки ходили и ходили на скулах.

— А вы, Виктор, не хотели учиться. Зачем? Слава богу, иной инженер столько не имел, что инженер — большой ученый столько не зарабатывал, сколько умудрялись вы, всячески мухлюя с доверчивыми пассажирами, главным образом приезжими. Помните, вы хвастались среди товарищей в парке, как возили не знающих Москву командированных вокруг Комсомольской площади или с Курского на Ленинградский вокзал через Киевский. Не гнушались вы и получать «калым» с девиц легкого поведения, подыскивая им на вокзалах клиентов. Рвали, как говорится, где только могли, ни с чем и ни с кем не считаясь. Сменщик ваш жаловался, что вы совсем не ухаживали за машиной, безбожно ее эксплуатировали. Правильно я все говорю, Кукин?

Павел взял из лежавшей на столе папки листок бумаги со штампом и печатью.

— Вот что о вас товарищи пишут. Я перескажу, если не возражаете, своими словами. И года в парке не прослужили, а худую славу заработали. «Лихач», — говорили о вас. «Под мухой» позволяли себе за руль садиться. Предупреждали вас, взыскания накладывали даже — не помогло. Тогда после небольшой аварии, которую вы сотворили, решили немного охладить ваш пыл. Сами — заметьте, сами! — товарищи просили ГАИ лишить вас на шесть месяцев водительских прав. Да, общественная аварийная комиссия парка единодушно приняла такое решение. Думали ваши товарищи, что поработаете автослесарем и одумаетесь. Такое уже в парке бывало, и суд товарищей обычно оказывал влияние на самых недисциплинированных. А вы как реагировали? Не отвечаете? Ладно. Договорю за вас. Привыкли вы уже к легким деньгам. А тут стали получать всего девяносто рублей. И выпить не на что. К тому же жену преждевременно в родильный дом увезли — со здоровьем у нее что-то не ладилось. Хотелось жене и передачи получше носить и цветы. У родителей неудобно брать да брать — они у вас пенсионеры. И еще разок судьба вам соблазн преподнесла. Объявился Козловский на горизонте. Да как объявился — в ореоле «романтики» и «рыцаря». Он городил о себе такую чушь, что просто диву можно даваться вашей доверчивости. Мелкий воришка, детство которого прошло в колонии, судившийся потом за ограбление шестнадцатилетней девчушки, у которой он отнял часики и хозяйственную сумку с несколькими рублями, — этот «герой» врал вам, будто он вынужден скрываться не потому, что ограбил в компании таких же пьяных хулиганов туристский лагерь школьников, а по причинам самым возвышенным. Он, Козловский, дескать, вынужден был вступиться чуть ли не за честь «дамы сердца» и поранил ножом ее свирепого поклонника.

— Речь идет обо мне, — вдруг выпалил Кукин. — И вы совершенно напрасно стараетесь чернить Анатолия. Я все равно вам не поверю.

Павел открыл снова картонную папку.

— Вот документы о причинах его судимости и розыска. Убедитесь.