Счастливый предатель. Необыкновенная история Джорджа Блейка: ложь, шпионаж и побег в Россию - Саймон Купер

был очень огорчен, узнав о его смерти, ведь я обязан ему всем… и я не могу плохо о нем думать. Он дал мне жизнь»[754].

* * *

После того как Берк покинул московскую квартиру, Блейк быстро нашел идеальную соседку — свою семидесятипятилетнюю мать Катарину. «Я бы хотела жить со своим сыном в России, — сообщила она голландской газете в 1967 году — Я уже старею и надеюсь провести с ним побольше времени. У него двухкомнатная квартира в Москве, и одна комната отведена мне»[755]. Некоторое время она жила на три дома — в Британии, Нидерландах и в советской столице[756]. Она привезла Блейку английские костюмы со времен его службы в СИС[757] и готовила ему в Москве голландские блюда[758]. Если слово «дом» что-то и значило для Блейка, то ассоциировалось с матерью[759], «самой близкой и любимой подругой»[760].

Вскоре после приезда в Москву Блейк встретился со своим старым советско-канадским другом из Скрабс Гордоном Лонсдейлом. Блейк любил напоминать ему о «невероятном предсказании», что снова они увидятся на Красной площади в 1967 году. Они стали товарищами-экспатами, встречались за обедом, вспоминали о «жизни в Англии и наших днях в Скрабс», писал Блейк. Но жизнь в СССР не вязалась с инстинктивным капитализмом Лонсдейла. В 1970 году он внезапно умер от сердечного приступа, когда пошел с семьей за грибами[761].

В 1968 году во время круиза по Волге Блейк встретил Иду, переводчицу с французского, которая в прошлом занималась математикой[762]. Она сошлась с иностранцем, несмотря на риск, что ее саму заклеймят как шпионку[763]. Блейк рассказал мне: «У нее было множество друзей, знакомых, родных, которые заполнили почти всю мою жизнь»[764]. Когда он рассказывал ее друзьям, что в СССР он «политический иммигрант», они прыскали от смеха; многие из них с радостью уехали бы оттуда[765].

Другим компаньоном Блейка в Москве до сих пор был Господь. Стены кабинета двойного агента были увешаны средневековыми иконами и православными дарохранительницами[766]. Ему нравилось думать, что первые христиане и более поздние монашеские общины исповедовали коммунизм. Калугин, чья семья общалась с Блейком, рассказывал:

Мы узнали из электронного наблюдения за его квартирой, что Блейк религиозен, любит читать Библию, особенно Евангелие от Иоанна. Я позже разговаривал с ним о вере и спросил, не считает ли он, что она противоречит его коммунистическим убеждениям. «А что тут такого? — ответил он. — Коммунизм — это то же христианство, только с научным обоснованием»[767].

В КГБ Блейк оказался таким же аутсайдером, как и в СИС. Здесь редко брали на работу еврейских интеллектуалов-кальвинистов, на дух не переносивших насилие. Калугин пишет, что, хотя он «в целом доверял Блейку», «ему мы доверяли меньше, чем Филби». Повод для сомнений возник после одного конкретного эпизода. КГБ выяснило, что в Москву под дипломатическим прикрытием прибыл офицер британской разведки. И Блейк, и Филби знали его, но поскольку Филби «нездоровилось», завербовать офицера попросили Блейка. Как бы то ни было, Блейк стал возражать: «Ну нет, Олег, я же не вербовщик».

Калугин сказал ему: «Вам не придется доводить дело до конца. Просто припугните его. Поставьте в уязвимое положение. Посмотрите, как он отреагирует». Наконец было достигнуто соглашение, что Блейк как будто случайно столкнется с офицером в московской гостинице. Британец отказался с ним разговаривать, так что ничего не вышло. И тем не менее, пишет Калугин, «нежелание Блейка вербовать его вызвало у некоторых подозрения, и прослушка его квартиры продолжилась»[768].

В эти годы в Москве Блейка и за человека-то не считали, не то что за героя. Спустя всего пару месяцев после приезда Филби в Москву газета «Известия» приветствовала его заголовком: «Здравствуйте, товарищ Филби»[769]. А о Блейке советская публика узнала из «Известий» лишь в 1970-м, когда с момента бегства прошло уже три года[770]. В интервью Блейк рассказал о себе читателям и вскрыл кое-какие грязные подробности западного шпионажа. Например, что в роскошном отеле «Астория» в Брюсселе был номер с «жучками», который всегда давали гостям из стран Советского блока. «Известия» и Блейк сыграли подлую шутку, предав огласке имя его бывшего начальника в МИ-6 Питера Ланна. Главной сенсацией стало открытие, что это Блейк передал сведения о берлинском тоннеле[771].

Интервью из «Известий» гордо распространялось по коммунистическому миру и было подхвачено Западом. 25 февраля 1970 года президенту Никсону сообщили во время «ежедневного брифинга» ЦРУ, что СССР предъявил Блейка в ответ на «плохую прессу» о КГБ: за предыдущий год произошло свыше пятидесяти «публичных разоблачений сотрудников советской разведки в разных странах»[772]. Но в советский период Блейк редко появлялся на публике. Агент МИ-6 Тим Милн изумлялся, как скромно СССР эксплуатировал пропагандистский потенциал его бывшего коллеги[773].

Зато Блейк спокойно жил в Москве, став образцовым иммигрантом. Он получил орден Ленина, общался в клубе КГБ[774], получил в КГБ звание полковника[775] и ни разу за советское время не произнес ни слова против режима. Он стал считать себя «иностранным автомобилем, прекрасно приспособившимся к российским дорогам»[776].

КГБ впоследствии стал использовать его как своего рода советника для других ссыльных изменников, что говорило о смене политики службы: поначалу начальство Блейка пыталось ограничить его встречи с коллегами-перебежчиками. В 1971 году в Москве Блейк столкнулся с Моррисом Коэном, американским предателем из «Портлендской шпионской сети». Согласно донесению КГБ, они «по-настоящему обрадовались», увидев друг друга, обменялись телефонами и договорились вскоре встретиться снова[777]. Но КГБ приказало им прервать контакты. «Коэн позвонил Блейку сказать, что они с женой собираются в отпуск и не смогут с ним увидеться в обозримом будущем; Блейк ответил, что тоже уезжает из города и о встрече придется забыть»[778]. Несколько лет спустя политика КГБ изменилась. Когда Коэнам в Москве стало тяжело, руководство Блейка поддержало его сближение с парой[779].

Еще одним нуждающимся в помощи предателем был Ким Филби, человек, совершенно не приспособленный к советской жизни. В конце 1960-х годов он попытался покончить с собой, перерезав себе запястье[780]. Блейк сказал: «Ему пришлось здесь очень тяжко, да и по-русски он почти не говорил»[781].

До Москвы Блейк с Филби, похоже, никогда не встречались[782]. Они познакомились лишь в 1970 году и сблизились настолько, насколько позволяла природная скрытность каждого. Во время одного из запоев англичанина