Счастливый предатель. Необыкновенная история Джорджа Блейка: ложь, шпионаж и побег в Россию - Саймон Купер

Прибыв в Берлин, Блейк осторожно пролез мимо спящих детей, поблагодарил своих спасителей и сказал, что однажды надеется отметить с ними это событие шампанским[691]. После этого худощавый силуэт в чужой фетровой шляпе и мешковатом плаще растворился в темноте. Подойдя к восточногерманскому пограничнику, Блейк сказал: «Я англичанин. Я бы хотел побеседовать с представителем СССР»[692]. Пограничник, как потом вспоминал Блейк, «поначалу был против. Он хотел узнать, зачем мне это, что мне нужно, кто я такой. Но я ему ничего не сказал». Блейка пустили переночевать. «Спал я хорошо. Очень уж утомился»[693].

Так совпало, что в Восточном Берлине как раз оказался бывший куратор Блейка Кондрашов. Агент КГБ только заснул в ту ночь, когда к нему в спальню вошел коллега и доложил: «Там на границе какой-то англичанин требует встречи с советским представителем. Возможно, это он!» Под «ним», конечно же, подразумевался Блейк. Кондрашов оделся, его проводили к пограничному посту, где он и увидел Блейка. «Вы? Здесь?» — спросил в изумлении Блейк[694]. Двойной агент и его бывший куратор дружили до самой смерти Кондрашова в 2007 году. Блейк был на его похоронах в Москве[695].

Как раз когда Блейк приехал в Берлин, ФБР полагало, что он живет на юге Франции. В передаче ITN о его побеге, которую показывали в Новый год в 1967-м, высказывалось предположение: «Возможно, сейчас он смотрит эту программу здесь, в российском посольстве» — за этой репликой следовал долгий, многозначительный крупный план окна посольства СССР в Кенсингтоне[696]. Зато в рапорте МИ-5 от 13 января 1967 года содержалась верная догадка:

Один крайне надежный источник сообщил, что незадолго перед Рождеством в Восточный Берлин прибыл неизвестный мужчина, которого сочли достойным встречи с заместителем руководителя КГБ. При себе у этого человека не было ничего, кроме имевшейся на нем одежды. Не стоит исключать вероятность, что это мог быть Блейк[697].

Во второй раз за свою жизнь, безо всякой помощи спецслужб, он пересек самые строго охраняемые границы в Европе.

Глава 15. Человек, который принимает правила игры

Весной 1967 года Блейк отправил матери в Англию не менее четырех писем, и все по разным адресам. На том, что он отправил ей домой, была наклеена египетская марка. Получив от него вести, мать разрыдалась от счастья и радостно передала письмо в Скотленд-Ярд, где, по ее словам, к ней всегда были добры. Бывшая жена Блейка Джиллиан только-только вновь вышла замуж и, по собственному признанию, была очень рада узнать, что у него все в порядке[698].

В письме Блейк досадовал из-за развода, переживал за будущее сыновей и передавал привет своей сестре и зятю в Маргейте[699]. Он заверил мать:

Я здоров, нахожусь в полной безопасности, так что можешь больше обо мне не волноваться. Я бы написал гораздо раньше, но оказался в обстоятельствах, не позволяющих поддерживать связь, несмотря на все мое желание. Даже теперь по причинам, от меня не зависящим, я не могу тебе сказать, где нахожусь[700].

Он был в Москве.

Появление Блейка, вспоминает сотрудник КГБ Соколов, «конечно же, стало радостным событием для всех в разведке»[701] — кроме, наверное, самого Блейка. Визит в СССР был самым быстродействующим противоядием для любого, кто увлекся коммунизмом. Гай Берджесс свою первую поездку в Советский Союз сравнивал с «субботним вечером в Глазго XIX века»[702]. Большинство западных двойных агентов, приезжавших в серую, голодную, суровую Москву эпохи холодной войны, почти сразу понимали: коммунизм нежизнеспособен, я пожертвовал всем ради химеры, и теперь мне навсегда закрыт путь домой. Зато шеф разведки Дик Уайт в Лондоне обожал слушать рассказы о разочаровавшихся предателях Британии[703].

Существенных отличий между жизнью в Советском Союзе и Уормвуд-Скрабс Блейк не заметил[704]. Как-то раз он посмеиваясь сказал своему другу — московскому голландцу Сауэру: «Проведя неделю в Москве, я понял, что величайшее мое разочарование в жизни — это коммунизм»[705]. Первыми впечатлениями о Москве он поделился с голландским журналистом Хансом Олинком: «Захудаленькая, старенькая, обшарпанная, вся краска облезла. У меня-то самого была хорошая теплая квартирка и теплая одежда. Но, конечно, я немного страдал от одиночества… Трудный был момент»[706].

По Москве шатались пьяницы. На поиски элементарных товаров уходила целая вечность[707]. Когда советские власти подарили Блейку «волгу», он планировал проехать на ней по стране — пока не увидел российских дорог[708]. Периодически в первое время ему удавалось убедить самого себя, что СССР движется вперед[709]. Тем не менее он вскоре понял, что советская пропаганда врет, что советские граждане вовсе не «новые», а самые обыкновенные люди в капиталистическом мире. Он впоследствии говорил: «Если в Британии и Америке мужья и жены делили в суде огромную собственность, ювелирные украшения и яхты, то здесь царила та же вражда, только из-за телевизора, старой машины или комнаты, которую предстояло разделить напополам»[710] (разумеется, Блейк говорил с позиций человека, у которого имелась квартира на тихой, усаженной деревьями улице в центре Москвы и дача в Подмосковье, а такие материальные блага были доступны не каждому в СССР). Когда он рассказывал русским, что посвятил жизнь строительству коммунизма, «они не могли этого понять»[711]. Многим из них было приятно, что Советский Союз — сверхдержава, но лишь единицы интересовались вопросами социальной справедливости во всем мире[712].

Блейку пришлось смириться еще и с окончанием своей шпионской карьеры. Западные спецслужбы теперь знали о нем все, а КГБ не мог не подозревать в нем потенциального тройного агента. Как и многие простые британцы, русские гадали, не МИ-6 ли поспособствовала его невероятно легкому побегу из Скрабс[713]. Как бы ни зарекомендовал себя Блейк за восемь лет работы советским шпионом, его кураторы больше ему не доверяли. Так он остался без своего призвания. Как говорил Берк: «Его лишили смысла жизни»[714].

Блейк торчал в Москве, оказавшись не у дел и не имея возможности начать что-то новое. Когда он обращался к своим знакомым из КГБ по поводу работы, они настаивали, чтобы он пока отдыхал. Как вспоминал Блейк, тогда он думал: «Я шесть лет отдыхал и больше отдыхать не хочу»[715]. В итоге он нашел скучное,