Сын негодяя - Сорж Шаландон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
И как же тебе снова повезло, отец! Лес, где тебя поймали, стал могилой 24 000 твоих сверстников. А ты? Выкрутился без единой царапины. Конечно, тебя мучили голод и жажда, тебе было страшно, но ты остался жив и готовился предстать перед следствием. Интересно, переступая первый раз порог полицейского участка, ты уже сочинил бесподобную фразу: «Думаю, ни один француз не пострадал от бошей так, как я»? А вот эту, которую ты написал следователю из тюрьмы: «Я считаю, что много сделал для страны, когда носил немецкую форму»? Ты их составил заранее? И с первого дня держал в голове?
Не скрутило живот, когда арестовавший тебя рейнджер выложил документы, которые ты прятал? Не ёкнуло сердце, когда вся твоя жизнь рухнула, как неудавшаяся карточная комбинация?
В карманах у тебя нашли французское удостоверение личности, выданное 26 августа 1944 года в Сольр-ле-Шато служащим патриотической мэрии по имени Жан Дедьё. Американское удостоверение рейнджера на твое имя с печатью «Rangers Security. Bat 10/22» и датой 28 октября 1944 года. Еще одно удостоверение от FTP с трехцветной полосой в левом углу и каллиграфически выведенным псевдонимом «NSKK». Но и это не всё! Я прочитал и судорожно рассмеялся. «В декабре 1938 года в Виллербане я записался в коммунистическую ячейку», – клялся ты дознавателям в доказательство того, что ненавидишь нацистов. И вот спустя шесть лет американский солдатик нашел в твоей котомке редкостный документ с красным знаменем и звездой – членский билет движения Французской коммунистической молодежи № 006473 с печатью Федерации, южной зоны и девизом: «Быть молодым – значит надеяться, бороться и побеждать».
Я дошел до самого озера в парке Тет д’ор и стал смотреть на лодки, водные велосипеды и лебедей. С легкой душой.
Подумать только, папа! Из одной-единственной страницы протокола я узнал, что ты, легионер «Триколора» и солдат NSKK, хотел сражаться в форме американской армии бок о бок со своими старыми армейскими друзьями. Ты, выставлявший себя доблестным антибольшевистским рыцарем в шлеме, со щитом и мечом, врагом Сопротивления, носил партизанский берет и повязку. Ты, с твоих слов, черный солдат Waffen-SS, готовый умереть за то, чтобы избавить нас от советского гнета, носил припрятанный у сердца красный билет товарищей-большевиков.
Если только, как подумали занимавшиеся чисткой офицеры, все это не было надувательством. Если все эти доказательства верности родине не были сфабрикованы неприятелем. Инспектор, комиссар, жандармы – все были убеждены, что твои шастанья туда-сюда по Франции, Бельгии, Германии трамваем, поездом, автобусом, пешком – часть какого-то немецкого плана. Мыслимое ли дело, чтобы мальчишка 21 года, не имея ни опыта, ни образования, так вот запросто шлялся в военное время.
И прежде всего, на какие деньги?
Наверно, немцы поймали тебя, когда ты дезертировал из Легиона «Триколор». Так подумали полицейские. И для тебя, рассудили они, было только две дороги: на фронт или в предатели. Прочитать твои похождения свежим глазом – это же что-то умопомрачительное! Наняли тебя рабочим на немецкий завод подводных лодок. Ты оказался негодным – Гитлер дает тебе отпуск. Вступил в NSKK по направлению Организации Тодта и освободил двух американских парашютистов – Гитлер снова дает тебе отпуск. Ты дезертируешь – Гитлер тебя арестовывает, судит, понарошку приговаривает к смерти и позволяет убежать через вертящуюся дверь в духе Чарли Чаплина.
По мысли следователей, партизаном под конец ты стал, чтобы проникнуть в Сопротивление. Спасение двух парней и четы фермеров послужило отличным прикрытием. Твоей задачей, как они считали, было не поймать какого-нибудь мальчишку с рогаткой или крестьянку с вилами, а проникнуть в маки. И выдать главарей.
Ты был храбрым бойцом, сказали твои товарищи. Но где доказательства? Стрелял ли ты хоть раз в солдата вермахта? Или, по своему обыкновению, только шумел и суетился для виду? После схватки, где два десятка отбивались от полусотни, ты уходишь с немцами, которые принимают – или признают? – тебя за своего. А уже через два дня возвращаешься в маки с захваченным у немцев оружием, автоматом и револьвером. Ты в одиночку загипнотизировал целый батальон. Вот это да!
«Наверняка состоял в гестапо», – делает однозначный вывод один из дознавателей. Все их расследование свелось к этому хилому «наверняка». Я прочитал еще раз страшное заключение, подписанное комиссаром Арбонье и адресованное судебному следователю: «Хотя прямые доказательства отсутствуют, подозреваемый должен быть признан немецким шпионом с невыясненными полномочиями». То есть ты враг, а доказательств нет. Но внутреннее убеждение подсказывало и комиссару, и свидетелям, и всем допрашивавшим тебя военным, что ты был немецким шпионом. С первого дня войны до ареста в лесу. Потому что французские полицейские, естественно, не поверили ни одному слову в рассказе о том, как ты блуждал между линиями фронта в поисках звездно-полосатого флага. Для них все было предельно ясно. Рейх на грани краха, и ты хотел затесаться в их разгромленную армию и исчезнуть. Тебя искала вся Франция. Тут тебе светили виселица или расстрел. Тогда как в Германии ты стал бы просто одним из побежденных солдат. И так, незаметным в серо-коричневой толпе, пересидел бы несколько лет, пока не забудутся старые счеты. «Совершенно очевидно, что не американские, а немецкие передовые позиции искал этот человек, когда был арестован», – приписал комиссар в постскриптуме. Чтобы присяжные и судьи, когда придет время, не пожалели тебя.
24
Процесс Клауса Барби
Среда, 17 июня 1987 года
Ты не был со мной в Изьё, но обещал выслушать рассказ о детях Сержа Кларсфельда. Прийти, когда адвокат будет их воскрешать. И сдержал свое слово.
В тот день ты явился заранее. Молча стоял у ограды, опершись на барьер. Без трости, без портфеля, без президентского органайзера, без всяких фальшивых штучек. Ты был в темном галстуке и очках, в которых дома смотрел телевизор. На улицу ты их никогда не надевал. Говорил: «Они меня старят».
Ведь если ты не рядился в героя войны, то разыгрывал из себя молодого. Но
