И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене - Коллектив авторов

Не знаю. Во всяком случае чувство вины безмерно. И ему нет исхода.

На обратном пути вы просите остановиться возле булочной.

— Зачем, батюшка?

— У вас дома нет хлеба.

Выходите из магазина ещё и с тортом.

— Вот. Повезло. Шоколадно–вафельный.

Сидим на кухне за чаем с тортом. Вы, словно оттаяв, увлекательно рассказываете об Адриатическом море, о меч–рыбе и других чудесах тамошнего подводного мира. Затем я читаю вам первые страницы нового романа.

— И это всё, что вы написали? Полковник, над прошлым романом вы работали семь лет. Чудовищно долго. Сколько же времени потребует этот? У вас ведь все продумано, все вместе обсуждали, я вас благословил. В чём дело?

— Жизнь отвлекает, а так все в порядке. Даже название придумал.

— Какое?

— «Все детали этого путешествия».

— Годится! Уместно. Очень. Вот поедете в Коктебель, ничто там не должно отвлекать. Макайтесь время от времени в море и пишите. Чтоб привезли хотя бы половину вещи. Тогда к Новому году она будет закончена. Надо спешить, Полковник! В который раз говорю — кто знает, что нас ждёт.

А через сорок дней, когда искупавшись после работы, я распластываюсь на горячей гальке коктебельского пляжа возникает женщина с бумажкой в руке, кричит:

— Кто здесь Владимир Файнберг?!

Поднимаюсь. Иду ей навстречу.

— Вам телефонограмма из Москвы, — говорит она, с ужасом глядя на меня.

Читаю — «Убит отец Александр Мень».

К похоронам я не успел. На девятый день стою в углу церковного дворика у могилы, скрытой под горой цветов.

Заместитель директора Библиотеки иностранной литературы Катя Гениева говорит:

— За несколько дней до гибели отец Александр был у меня на работе. Как раз пришло письмо из Лондона о том, что роман «Здесь и теперь» занял первое место. Он не хотел говорить вам, что это был конкурс. Чтобы в случае неудачи не пострадало ваше самолюбие. Если бы вы видели, как он обрадовался! Подпрыгнул чуть не до потолка. Сказал: «Надо написать, поздравить Полковника».

Что мне теперь до романа? Я осиротел. Как осиротели сотни людей, тесно стоящие вокруг с зажжёнными свечами в руках.

Сашенька, Сашенька, как мы все хотели уберечь вас, но в страшную минуту, всегда окружённый людьми, вы остались один…

Александр Владимирович, дорогой, любимый, неужели там, в этой могиле, недвижно лежите вы? Самый живой, самый веселый…

Отец Александр, батюшка мой, какие мысли мелькали у вас, когда, истекая кровью, вы ещё двигались по дорожке к дому? О чём молились? Почему тем встретившимся женщинам не назвали имя убийцы?

Впрочем, ведь вы никогда, ни разу ни о ком не сказали плохого. Ни о ком.

В одной из своих книг вы пишете: «Жизнь по заветам религии неотделима от борьбы за торжество добра, борьбы за все светлое и прекрасное; она должна быть не пассивным ожиданием «манны небесной», а мужественным противостоянием злу».

Читаю и вновь слышу ваш голос, отец Александр, Александр Владимирович, Саша…

В. Файнберг, писатель,

Москва,

1991

В нём жило бессмертие.

(А. Андреева)

На вечере, посвящённом великому русскому философу Н. А. Бердяеву, когда зал был буквально наэлектризован речью о. Александра, он вдруг остановился, посмотрел прямо перед собой и тихо произнёс: «В нём жило бессмертие…»

Это вырвалось из самого сердца.

Фотографии о. Атександра свидетельствуют о том, что в течение жизни лицо его поразительным образом менялось. На киноленте тридцатилетней давности от лица его исходит свет. К концу земной жизни сияние веры и таинственное богатство души преобразили его прекрасное лицо в лик пророка.

«Пророк — это не просто предсказатель будущего, как часто у нас считают. Пророк — это удивительный человек, в котором сочетается яркое человеческое самосознание с открывающимся ему голосом Божиим, — говорил о. Александр. — И он этого хочет! Понимаете, происходит встреча двух воль, «я» и «ты», человек соучаствует в великом созидании».

«Пророк в своём отечестве», он прошёл крестный путь проповедничества, унижений, преследований. Он учил нас и всей своей жизнью доказал, «что крест Христов — это не просто знак, который мы носим, а это полная отдача — и отдача за смерть…»

Его убили на рассвете воскресенья. Он вышел на службу, и было ещё совсем темно. Но это был рассвет, и это было воскресенье. И ничего случайного, как учил он, на свете не бывает.

Эпоха Нового Завета, наша эра началась, когда из пустыни вышел великий Пророк Покаяния Иоанн Креститель и возвестил близость Царства Божия. И эта эпоха началась с убийства и крови Крестителя — самого праведного человека. Хоронили о. Ал ександра в День Усекновения Главы Иоанна Крестителя. В те дни у многих было явственное ощущение, что ветер библейской истории ударил нам в лицо.

…В День Усекновения Главы Иоанна Крестителя. Простое совпадение? «Случайность»? Высказывались соображения, в том числе в прессе, что убийцы выбрали этот день для особого устрашения. Для устрашения — безусловно да. Вероятно, убийцы действительно знали церковные праздники, но не очень хорошо. Потому что полугодовая годовщина со дня смерти о. Александра пришлась на День Обретения Главы Иоанна Крестителя…

То, чего не хотят или не могут предвидеть люди, знает и говорит Бог. И Он может это сказать так, как никому не под силу ни сказать, ни рассчитать. Он может дать Знак. Случайностей не бывает, такое феноменальное совпадение дат не может быть случайностью.

«Обретение Главы»… Теряя, потеряв, мы обрели о. Александра вновь, теперь уже как‑то по–новому. Даже нам, друзьям его, многое открылось в нём после смерти. Казалось, мы все знали о нём, мы любили его и гордились им. Но смерть, как последний удар резца скульптора, проявила его вечные черты, и стало особенно понятно, что образ Божий представлен в нём в абсолютной полноте.

Христианство имеет свои тайны и свои внутренние закономерности. Мне кажется, что яснее, глубже о. Александра ещё никто из философов в них не проник. Это удивительное проникновение — огромная сфера изучения его творчества.

«Для меня в Церкви, конечно, дороги, как с детства было, и песнопения, и церковная архитектура, и традиции, и книги, и обычаи, но все это имело бы только преходящий смысл, не более важный, чем традиции древних индийцев или египтян, или любого другого народа или времени, если бы я не чувствовал, что Он действительно остался, если бы я не чувствовал Его голоса внутри, отчётливого голоса, более отчётливого, чем иной человеческий голос. Это тайна истории, тайна земли — Он остался. Величайший двигатель истории сокровенно, глубоко остался в мире».

Бог дал нам Знак, что и о. Александр сокровенно с нами. Что мир устроен так, и святые наши всегда остаются с нами.

Он был нашим Крестителем. В годы гонений — а это вся его жизнь — к нему приходили для крещения люди взрослые, приходили сознательно, по внутреннему, духовному побуждению выбрав свой путь. Об этом сейчас говорят и пишут, и с гордостью называют великие и прославленные имена людей из разных стран мира, которых крестил о. Александр. Многие его духовные дети были по возрасту старше своего духовного отца. Разными путями, преодолевая трудности и даже опасности, пришли они к Богу. Мне выпало счастье быть духовной дочерью о. Александра и его ровесницей.

Мы родились в Москве. Сталинские тридцатые, сороковые… Советская школа, как и все вокруг, была «на подъёме» и давала «прекрасные знания». Мы читали о профессиональных революционерах, в четырнадцать лет вступали в комсомол, «проходили» революционеров–демократов и не имели понятия о Достоевском. «К топору зовите Русь!» — как явственно это слышится из детства, меня учили этому в девичьей школе, которая стояла на месте уничтоженной церкви святого Харитония в переулке, где вырос и который потом воспел Пушкин, школе, которая стояла на костях в буквальном смысле. Помню, во время земляных работ рабочие эти кости выкапывали и зачем‑то сортировали. И так велика была наша духовная спячка, что мы и этого поругания как‑то не замечали, вернее, не понимали.

«Из всех насилий, творимых человеком над людьми, убийство — наименьшее, тягчайшее же — воспитание», — говорил Максимилиан Волошин. Наше поколение и в воспитании убивали.

Его школа была на Серпуховке. На детском рисунке акварелью кисти маленького Алика Меня — потемневшие кирпичные московские дом а, церковные купола в зимнем небе и белая медвежья лапа снега, сползающая на крышу с огромной рождественской ёлки. Он смотрел на Москву словно не из сталинского мира, этот мальчик, мой ровесник. Наше родное, далёкое московское детство. И несмотря ни на что — мягкая акварель.