И было утро... Воспоминания об отце Александре Мене - Коллектив авторов

Почему Иисус Христос назван не по древним библейским пророчествам? Ведь он должен был быть наречён Эммануил — «с нами Бог».

— Пророчество исполнилось не буквально, а по существу. Ибо пророчества — не прогнозы, не предсказания, а духовные предвидения сути мирового процесса. Если бы Христа назвали Эммануил, было бы слишком просто. Он был таковым.

Год 1986 выдаётся для меня сложным, постоянно отрываюсь от письменного стола, от романа. Поэтому, когда в сентябре появляется возможность уехать поработать над рукописью на Каспийское море в Дербент, я счастлив. И уж, конечно, особенно счастлив тем, что вы, батюшка, летите со мной.

Наша комната находится на третьем этаже каменного корпуса турбазы, расположенной на самом берегу, вдали от города. Умывальник, две кровати, две тумбочки, стол, два стула, шкаф для одежды. Да ещё балкончик.

Первым делом вы отдёргиваете «молнию» на своей дорожной сумке, извлекаете оттуда Библию в зелёном клеёнчатом переплёте, надписываете — «На память о седом Каспии. А. 1986», дарите мне.

Потом выходите на балкон, с восторгом оглядываете морскую синь.

— Мы будем видеть это каждый день! Давайте сразу макнемся?!

Спускаемся к пустынному пляжу. Ступаем в тёплую воду. Дно под ногами устлано плоскими горными породами, поросшими водорослями. Вы видите, что мне скользко, бережно берете под локоть, поддерживаете.

И вот мы уже плывём.

— Полковник, не заплывайте далеко, чтоб я не волновался!

— Хорошо, батюшка, не волнуйтесь.

Когда, наплававшись вволю, поворачиваю обратно, вы уже ждёте меня, чтобы помочь выйти.

Столовая турбазы расположена в другом здании, довольно далеко. Путь преграждает какая‑то траншея, за ней высится забор из железных прутьев, который ничего не ограждает. Обходить не хочется. Вы обращаете внимание на то, что прутья в одном месте чуть разогнуты, и предлагаете:

— Давайте попробуем протиснуться! — и не без труда пролезаете первым.

Затем, обдирая бока, пролезаю и я.

— Полковник, это замечательная решётка! Мы с вами будем вести здоровый, спортивный образ жизни, плавать. Я начну бегать по утрам. Вы — делать зарядку. Похудеем. Каждый раз пролезать будет все легче и легче.

Столовая представляет собой затемнённый зал с сотней грязных столиков, зашарканным полом. Берём липкие подносы, становимся в длинную очередь вслед за туристами. Получаем по тарелке похлёбки под названием «харчо», кашу–размазню и по стакану так называемого компота.

— В чём дело, Полковник? Прекрасная еда. Никаких изысков, зато не поправимся, — сидя за столиком, вы с аппетитом хлебаете харчо.

— Не поправимся, — подтверждаю я. — Если не попадём в больницу — тоже будет хорошо. Знаете что, батюшка, с этой столовой все ясно. Давайте‑ка переходить на фрукты. Чай, кофе у нас есть. Хлеб купим. Может, где‑нибудь в магазине найдём сыр.

— Посмотрим, — неопределённо отвечаете вы, принимаясь за кашу.

После обеда покупаем на расположенном у ворот турбазы импровизированном базарчике виноград, груши и два арбуза. На обратном пути ухитряемся со всем этим добром пролезть сквозь проклятую решётку.

Садимся работать. Тут выясняется очевидная вещь — писать вдвоём за одним столиком невозможно, тесно. Да и отвлекаем друг друга.

— Значит так, Полковник. Я беру стул, тумбочку и перехожу на балкон. Солнце оттуда уходит рано, ведь это восток.

— Давайте наоборот, — предлагаю я. — Здесь все‑таки стол, а у вас много бумаг.

— На балконе вы ничего не напишете. Будете глазеть на море, на туристок, короче говоря, рассеиваться. А я привык трудиться на воздухе. Ведь у меня в Семхозе беседка.

Вы обустраиваетесь и с ходу начинаете писать. А я долго не могу собраться с мыслями. Всё поглядываю на балкон, где вы работаете.

Отец Александр, Александр Владимирович, Саша! Неужели все это было? Был ваш огромный, великолепной лепки лоб, склонившийся над рукописью. Была рука, в раздумье закручивающая завитки в бороде. Неужели ничего этого нет? Не будет никогда? Боже, зачем Ты забираешь с земли лучших!

… Часа через полтора вы шагаете с балкона в комнату.

— Как дела, Полковник? А не попробовать ли нам арбуз? Где у вас ножик?

И снова усаживаетесь за работу. А вечером мы идём купаться в море.

Утро начинается с молитвы.

Я стою за вашим плечом. Вижу поднимающееся над морским горизонтом солнце, повторяю за вами вполголоса:

— Отче наш, иже еси на небесех…

Мы читаем все утреннее правило.

Но как‑то, когда на рассвете приехал на «жигулях» мой знакомый историк, чтобы отвезти нас к больному и осталось совсем мало времени, вы ограничились одной молитвой. Мне неизвестной.

— Что это такое вы читали, батюшка?

— Давайте листок, я вам напишу. Чтобы выучили. Так я всегда молюсь, если не остаётся ни минуты.

Вот он, этот листок, передо мной:

Люблю Тебя Господи Люблю более всего на свете ибо Ты истинная радость душа моя ради Тебя люблю ближнего как самого себя Аминь

Написано без точек и запятых. Как говорится, как думается. На одном дыхании.

Обычно после молитвы вы спускаетесь вниз и бежите по тропинке вдоль берега. С балкона, где я делаю зарядку, видно, как фигурка в синей рубахе и синих брюках далеко–далеко забирает влево, скрывается за деревьями, вновь показывается…

— Володя! Спускайтесь скорей! — слышится снизу. — Смотрите, какое сегодня море — прелесть!

Так чрезвычайно просто складывается наша жизнь на турбазе. Постепенно и я втягиваюсь в работу. Роман близится к концу. Каждый вечер вы просите прочесть написанное мною за день.

— Давайте когда‑нибудь сочиним вместе киносценарий! — предлагаете вы однажды.

— Какой?

— О жизни и смерти. Я постоянно об этом думаю. Вот вы закончите роман, я напишу все статьи для своего словаря, хотя конца–края этому не видно, и мы попробуем рассказать с экрана о самом важном для всех. Это действительно важно, особенно сейчас, когда началась великая суета. Вот вы радуетесь — перестройка… Я тоже, конечно, рад. Но знаю, что в той же мере, в какой возрастают силы добра, возрастают и силы зла. Нужно ориентировать людей на вечное. Мы ещё вернёмся к этому разговору… А сейчас я хочу предложить вам одну экспедицию. Вы заметили, там у столовой расположена танцплощадка? Не сходить ли нам посмотреть?

Поражённый этим предложением, поднимаюсь со стула.

И вот мы сидим в темноте на скамейке под раскидистым деревом. Перед нами на залитом электрическим светом асфальтовом пятачке дёргается, прыгает, трясётся толпа. Так называемый «диск–жокей» — парень из местного персонала меняет кассету в магнитофоне и, явно издеваясь над публикой, орёт в микрофон:

— А теперь белый танец! Сегодня наши гостьи — туристки из Вологодской и Архангельской областей. Пусть дамочки — Маши, Наташи и прочие Нюши сами приглашают кавалеров. Но только из местных! Чтобы показать дружбу народов. И даже любовь!

Подчиняясь этому призыву, девушки и женщины робко направляются к уголовного вида личностям, плотно окружившим танцплощадку. Усиленная динамиками какафония вновь взрывает тишину.

Мы идём в темноте по тропинке. Рядом бьётся о скалы морская волна.

— Я воспринимаю наше время как начавшийся Суд Божий, — говорите вы. — В сущности, с тех пор, как Христос появился на земле, Суд уже начался. Ведь вся жизнь в человеческом обществе это уже есть Голгофа.

Ночью разыгрывается шторм. После завтрака мы на весь день уезжаем в Дербент.

Этот город, возникший там, где гряда Кавказа ближе всего подходит к Каспийскому морю, издревле контролировал узкий проход с севера на юг. Грозная крепость Нарын–Кала до сих пор высится на скале.

Там во второй половине дня нас ждёт местный историк, чтобы потом, когда схлынут толпы экскурсантов, все нам детально показать.

А до тех пор мы гуляем по этому своеобразному городу, который выглядит лишь подножием циклопической цитадели, заходим в книжный магазин. Вы покупаете несколько книг, в том числе сборник поэм Евтушенко.

— Батюшка, зачем это вам?

— А вдруг? Вдруг есть хоть одна человеческая строчка. А знаете, Полковник, возможно, вы будете удивлены, последнее время я все чаще перечитываю Маяковского. Не говоря уж о его громадном таланте, это был непростой человек. Убеждён, при всём богоборчестве он в душе — глубоко религиозен, пусть неосознанно. Нечто вроде библейского Иова, спорящего с Богом.

И вы начинаете читать наизусть строфы из «Облака в штанах», «Флейты–позвоночника».

— Эй, граждане! Идите сюда! Открыто! — зовёт пожилой усач в белом переднике.

Мы переходим за столик чайханы. Нам подают крепкий чай в маленьких, перехваченных в талии бакинских стаканчиках, колотый сахар на блюдечке.