Опанасовы бриллианты - Марк Ланской

— Есть вещи, в которых невозможно отказать даже врагу. А мы с вами граждане одной страны.

Толик был неглуп и мысль Захарова понял хорошо.

— Это правда. Курево — вещь особая, — согласился он.

— Значит, вы не знаете Князя? — уже в который раз задал вопрос Захаров.

— Первый раз слышу это имя.

Николай с минуту помолчал и решил, что пора, наконец, пустить в ход то, что он припас заранее.

— Тогда знайте, что есть такой гражданин по кличке Князь. Позавчера вечером он, пьяный, зашел к вам домой и когда узнал, что вы арестованы, взломал гардероб и забрал лучшие вещи. Он искал золотую медаль, которую вы сбыли.

— Сказки, — процедил Толик сквозь кривую улыбку.

— Это только начало сказки. Теперь послушайте середину. Вашу мать и сестру Князь зверски избил.

Лицо Толика оставалось по-прежнему равнодушно-сонливым. Захаров удивился его выдержке.

— Гражданин следователь, эти трюки так же стары, как моя покойная бабушка. Повторяю еще раз — никакого Князя я никогда не знал. А сказку можете продолжать. С детства люблю сказки.

— Самое интересное в сказках бывает в конце, — и Захаров нажал кнопку. В комнату в сопровождении сержанта вошла мать Толика с забинтованной головой. При виде ее Толик встал, попятился назад.

— Что ты наделал? Хоть бы мать пожалел, — сквозь слезы проговорила Максакова.

— Садитесь, — показал ей Захаров на табуретку, с которой встал Толик. — Гражданка Максакова, расскажите о том вечере, когда к вам приходил в гости друг вашего сына.

— Господи, — не переставала всхлипывать мать, — за что же ты меня наказал?!

— Прошу вас, не расстраивайтесь. Расскажите все по порядку.

Несколько успокоясь, мать начала:

— В воскресенье это было, под вечер. Пришел он выпивши.

— Кто он? — вставил Захаров, быстро записывая показания Максаковой.

— Князем они его зовут. Спрашивает, где Толик. Я к нему со слезами, говорю: забрали в милицию.

— А он?

— Он посидел-посидел, вперед все молчал, потом встал и полез в гардероб. Я вначале думала, что он так, шутейно, или от того, что выпивши… А когда он стал вытаскивать костюм, подошла к нему, принялась стыдить. Тут он оттолкнул меня и говорит, что это костюм его. Я было кинулась к соседям. Тогда он меня догнал в дверях и сшиб с ног. Ударил чем-то тяжелым по голове… А дальше я уже ничего не помню. Пришла в себя в больнице. Смотрю — рядом на койке Валя. Вся в бинтах, лицо распухло.

— Какая Валя?

— Дочь моя. Всю ее изуродовал.

Наконец Толик не выдержал:

— Мама, хватит! Не нужно больше. Скажи, что с Валей? Где она?

— В больнице.

— Вот заключение медицинских экспертов. Ее положение тяжелое. Сотрясение мозга, лицо обезображено. Читайте. — Захаров протянул письменное заключение экспертов.

— Ах, подлюга!.. Ах, подлюга! — простонал Толик. Он стоял, опустив голову и закрыв глаза ладонями. Потом дрожащим от подступивших слез голосом обратился к матери: — Мама… Прости меня. Иди домой, прошу тебя, иди. Я виноват во всем… Меня будут судить…

Большего Захаров от этой встречи и не ожидал. Он решил, что дальнейшее пребывание матери только помешает допросу.

— Гражданка Максакова, вы свободны. Сержант, проводите, — сказал он часовому.

Когда мать вышла, Толик твердо сказал:

— Гражданин следователь, я все расскажу. Все. Только пообещайте мне одно.

— Что именно?

— Свидание.

— С кем?

— С Князем.

— Зачем.

— Я хочу видеть его.

— А если это свидание не состоится?

— А если я задушу его в «черном вороне», когда нас повезут с суда? — Толик дрожал.

— Ну, это еще как сказать! Князь гуляет на свободе. А в «черном вороне» пока будут возить вас одного.

— Пишите адрес! — крикнул Толик. — Клязьма, улица Садовая, дом девять, маленькая дача с зеленой крышей, у колодца.

Захаров спокойно записывал.

— Московский адрес? — спросил сержант, стараясь не выдать своего волнения.

— Раменный переулок, дом четыре, квартира семнадцать. Летом он обычно живет на даче.

— Оружие?

— Пистолет и нож. Бойтесь ножа.

Клязьма. Небольшая подмосковная дачка с заросшим и глухим садом, обнесенная дощатым покосившимся забором.

Захаров и Карпенко, одетые в штатское, неслышно закрыли за собой ветхую калитку и, прижимаясь к густому кустарнику, прошли к невысокому крыльцу. Захаров мягко нажал плечом на дверь. Она оказалась закрытой изнутри.

— Стой там, — сказал он шепотом и кивнул на зеленую беседку из плюща, куда не проникал лунный свет. — Я пойду к окнам. На свет не выходи. Здесь кто-то есть.

Оглянувшись, Захаров, как кошка, прошмыгнул мимо затемненных окон за угол дома и остановился под густой рябиной против освещенного окна. Окно было открыто. Сквозь тюлевую штору хорошо можно было различить силуэты двух людей. За столом сидели женщина и мужчина. Захаров прислушался.

— Я предлагаю выпить за вашу большую покупку, — сказал женский голос. — Если не выпьете, то ваш «Зим» развалится на втором километре, или, чего доброго, полетите в пропасть с этого, как его, там?..

— Чуйского тракта, — подсказал мужской голос. Такой голос мог принадлежать только физически сильному человеку.

— Да, с Чуйского тракта.

— Пьем, — согласно прозвучал мужской голос, и на занавеске появился силуэт руки, поднявшей стакан.

Со стороны железной дороги послышался гул приближающегося электропоезда. В какие-то минуты этот гул затопил весь поселок.

Дальнейший разговор в комнате теперь Захаров слышал плохо. Оглядевшись, он заметил, что у второго освещенного окна — оно было ближе к столу — штора подходила к косякам неплотно, а со стороны соседнего дворика окно прикрывалось шапкой густого и высокого кустарника. Николай неслышно нырнул в заросль перед вторым окном.

Теперь он отчетливо видел молодую, в цветном халате, женщину, ту самую, с которой он разговаривал три дня назад. Она сидела в кресле и курила, пуская дым кольцами.

— Вы, кажется, все-таки захмелели? — спросила женщина.

— Да, я очень устал. Десять суток в дороге… А потом здесь суета. Вот уже два дня, как не могу найти свободного места ни в одной гостинице. Хорошо, что мир не без добрых людей.

Захаров хотел было встать поудобней, но вдруг услышал за спиной скрип калитки.

Двое мужчин, о чем-то тихонько разговаривая, подходили к крыльцу. Один из них, тот, что был пониже ростом, отделился, свернул с дорожки и направился к освещенным окнам.

Правая рука Захарова сжала рукоятку пистолета. Схватка в саду ему не нравилась. Темнота и плохое знакомство с расположением сада ничего хорошего не сулили. Спрятавшись за куст смородины, он видел, как неизвестный, подойдя к окну, чуть отдернул шторку и заглянул в комнату. В пряный аромат смородины волной хлынул водочный перегар.

«Пьяны»! Захаров стал рассматривать подошедшего. Это был не Князь. Захаров решил ждать.

В сад вышла женщина в халате.

— Солидный фраер? — спросил тот, что не подходил к окну.

— Сибиряк. Завтра покупает машину. Только осторожней, он здоров, как черт. Будете грубо работать — раздавит, как щенят. Топор под подушкой, в полотенце. Постарайтесь без царапин. В этом буйволе цистерна крови. Ну, я пошла. Минут через пять стучитесь. На всякий случай — ты мой брат, Серый — племянник. А где Серый?

— Здесь.

— Только не волыньте.

Женщина скрылась в коридоре. Неизвестный зажег спичку и стал прикуривать. Теперь Захаров отчетливо видел, что по щеке его от уха до подбородка тянулся розовый шрам. Сжимая пистолет, он вышел из-за кустов на свет и негромко скомандовал:

— Руки вверх!

— Старшина, сюда! — крикнул Захаров, и Карпенко в одну секунду оказался рядом с Князем.

— Будь здесь, — распорядился Захаров. Пригнувшись, он побежал по лунной дорожке в сторону маленького сарайчика, куда с минуту назад направился Серый.

Не сводя пистолета с Князя, Карпенко видел, как из-за темных кустов, мимо которых бежал пригнувшийся Захаров, мелькнула тень и с диким визгом бросилась ему на спину. Лунный отблеск от лезвия ножа, занесенного над Захаровым, чуть не заставил старшину нажать спусковой крючок, чтобы вовремя помочь товарищу и не дать уйти Князю.

— Старшина, держи Князя. Этого я возьму один, — донесся из глубины сада голос Захарова.

— Я побуду здесь, а ты свяжи того, пока он еще не очухался, и волоки сюда. Нужно успеть взять еще женщину.

На выстрел прибежали два местных милиционера. Но их помощь уже не требовалась.

Вскоре к калитке подошла служебная машина. По команде Карпенко в ее черном зеве, молча, один за другим скрылись Князь, Серый и их соучастница.

Захаров никак не предполагал, что совещание работников милиции Московского железнодорожного узла, на котором собрались представители всех вокзалов столицы, так круто повернет его жизнь. Все, что наболело у него за три года работы, он высказал, выступая в прениях. Высказал смело и страстно. Бездушие и формализм Гусеницына был преподнесен с трибуны так едко и так образно, что не раз речь Захарова прерывалась то аплодисментами, то смехом.