Тудор Аргези - Феодосий Видрашку
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Ну посидите эти пятнадцать дней — и домой! — сказала Марии и ее сыну подобревшая надзирательница.
Мария и на этот раз ничего не ответила. Что означают пятнадцать дней по сравнению с теми муками, которые она испытала за полтора года! Пятнадцать дней… Это же только две недели!
На шестнадцатый день она уже видела себя за тюремными стенами, там, где ее никто не ждал, никто не встречал. Она попрощалась с воровским миром тюрьмы, достала вышитую кофту от своего царского наряда, прижала сына и направилась к канцелярии тюрьмы. Чиновник, ведавший выпиской бумаг об освобождении, пожал плечами и сказал:
— Еще нет документов. Подожди, должны прислать. Мария подождала день.
— Не прислали еще? — спрашивает снова.
— Нет.
— Говорил же, что пришлют.
— Говорил, но еще ничего нет.
Она терпеливо ждала. А тем временем сын заболел. У него распухло горло, он трудно дышал, был горячий, как огонь. Одна грамотная воровка посмотрела на сына Марии, махнула рукой и сказала: «Дифтерит». Откуда пришел этот дифтерит в тюрьму? А у тюремного лекаря, тоже из заключенных, одно лекарство от всех болезней — слабительная соль. Мария умоляла его прописать сыну хоть это лекарство, но лекарь повторял в сотый раз — не поможет, не поможет. Старые женщины, давние узницы, собирали под тюремными стенами травы, прикладывали мальчику к пяткам, на грудь, одна старуха цыганка принялась заговаривать болезнь. Мария отдала цыганке единственную серебряную монету, подарок фальшивомонетчика маленькому Санду. Но и заговоры цыганки не спасли мальчика.
…Конвойный из похоронной команды забрал мертвого и увез его на кладбище. А через две недели пришел приказ об освобождении из тюрьмы Марии Никифор и ее незаконнорожденного сына.
3
Одинокий, бедный человек в условиях безжалостного эксплуататорского общества. Болезнь, старость, неожиданно нагрянувшая беда. Чего стоит человек без поддержки перед лицом беды? Эти вопросы занимают Аргези постоянно, и его отзывчивая душа регистрирует как тончайший барометр все происходящее вокруг. Куда делась Мария Никифор со своим горем? Может быть, снова поступила к хозяину?
И вот еще одна судьба.
Зимняя ночь. Лютый мороз. Термометр показывает двадцать градусов ниже нуля. Перед театром варьете, с витрин которого смотрит танцующий строй краснощеких полуголых девиц, от резких порывов ветра чуть держится на ногах громадный черный пес. Время от времени он подымает переднюю лапу, будто защищается ею от холода. Чуть в стороне от собаки, прислонившись к металлической ограде большого сада, стоит одетая в легкое пальтишко молодая женщина. На руках у нее завернутое в голубое одеяльце спящее дитя.
«Мы, — пишет Аргези, — выдумали для книг и картин целый сонм ангелов, спасающих от снегов и нужды женщину и ребенка и вводящих их в светлый, теплый дом, посредине которого стоит накрытый стол, а вдоль стен — кроватки с накрахмаленными постелями, с мягких половиков глядят довольные глаза ухоженного пса.
Ангелы улетели, сказочные, райские дома рухнули, монастыри для бедных были превращены в кладбище и тюрьмы. Как и собака, Мадонна осталась навеки всем чужой и бездомной. Она вынуждена ждать, как и собака, подаяния или искать себе и ребенку пищу в отходах, выброшенных на помойку соседнего ресторана, где оркестр бойко отбивает ритмы американских мелодий. А чтобы подойти к отходам, Мадонне понадобится выиграть состязание с собакой.
Я спросил бога: «Кто имеет право петь, радоваться и жить в то время, когда Мадонна просит милостыню?» И я услышал в ответ обвал камней с черной вершины.
Это зал театра варьете аплодировал успеху негра, танцующего в кандалах под рифмованные куплеты гастролирующей в Бухаресте англичанки.
Я сказал собаке: «Кидайся; кусай и уничтожай. Войди в зал театра, разгоняй и вали с ног танцовщиков, актеров, авторов, разорви их на куски своими мощными, острыми зубами». Но собака осталась на том же самом месте и как привидение шаталась на своих ослабевших ногах около раскрашенной рекламы при ярких огнях электрических ламп.
Я собрал все силы моей души и крикнул женщине: «Подымайся! Выше голову! Собери в подол булыжники, одной рукой прижимай свое дитя, а другой сделай рогатку и стреляй! Разрушай, уничтожай, свергай! Что не сокрушишь камнем, хватай зубами и рви! Рви губы, перегрызай горло, кусай до крови нахальные щеки сытых!» Но женщина стояла на коленях, рыдала, и ее холодные слезы замерзали на подбородке. Сквозь тряпье она добралась до тощей груди и дала пососать проснувшемуся от шума ребенку.
Спектакль окончился, и публика расходилась.
И я тогда спросил свою собственную душу: «А ты?» И моя душа зажглась от молниеносно пронесшегося метеора».
Тудор Аргези ищет выход из мира, зашедшего, по его глубокому убеждению, в тупик. Он знает о том, что в России совершилась Великая Октябрьская социалистическая революция, но все источники получения какой-либо информации оттуда для него закрыты. До тюрьмы Аргези следил за логикой борьбы Ленина. Он знал, насколько ненавистен царизм народам России. Он знал, что за Лениным стоит крепко сложенная, хорошо организованная партия. Это признавали в Женеве те, кто общался с Лениным, с русскими революционерами. И Аргези верил этому. Аргези знал, что в революционную Россию отправился Кочя. Он уже несколько месяцев там, но пока что никаких вестей. Что расскажет он, когда приедет?
В однообразие тюремной жизни врываются неожиданные, радующие душу события. Приехавший напыщенный генерал вдруг заметил, что у одного заключенного прицеплена к груди яркая вишневая хризантема.
— Это что означает? — грозно спрашивает генерал у сопровождающего офицера.
— Это не наш заключенный, господин генерал, он из неосужденных… — выкручивается офицер.
— И что, если неосужденпый! Он в тюрьме, а не на Каля Виктории, болван!
Офицер явно лжет, говоря о том, что заключенный с хризантемой только что прибыл сегодня.
— А почему не обыскали? Ты знаешь, что означает красный цвет? Знаешь? — нажимает генерал.
Положение спасает вышедший из крыла для политических полковник. Он отдает честь генералу и шепчет ему что-то на ухо.
— Кто позволил? — спрашивает генерал. — Кто позволил?! Всех в карцер!
Полковник сообщил генералу, что в отделении политических заключенных был обнаружен целый букет вишневых хризантем — там праздновали победу венгерской революции.
Параскиве снова разрешили свидания. Чего стоило это Гале Галактиону, только один он знал.
