Русы во времена великих потрясений - Михаил Леонидович Серяков

исследователей, контакты по направлению Кама – Волга – Волхов – Балтика осуществлялись в эту эпоху в виде цепочки контактов между соседними народами, когда крайние звенья – свеи и пермяки – могли и не подозревать о существовании друг друга. В пользу этого говорит и тот факт, что данные пояса в неволинской культуре являются частью женского костюма, а на берегах Балтики они «меняют пол» и попадают в инвентарь уже мужских погребений[313]. В другой своей работе этот исследователь констатирует, что «камско-приуральские влияния, маркируемые археологическим материалом, достигают к V в. территории Западной Финляндии», а находка наконечника неволинского пояса в Эстонии относится к VII в.[314] Одними поясами торговля не ограничивалась: в результате сопоставления находок некоторых вариантов восточных бус с находками поясов неволинского типа шведский археолог Ю. Каллмер пришел к выводу, что приток в Скандинавию данных восточных бус и неволинских поясов был связан с торговой деятельностью купцов из Волго-Окского междуречья или Камского бассейна[315]. Неволинская культура, к которой принадлежали пояса, маркирующие путь на запад, сформировалась в середине I тыс. н. э. и исчезла по невыясненным окончательно причинам в IX в. Аналогичные неволинским бронзовые украшения были найдены на поселениях и в могильниках следующих территорий: Верхнее и Нижнее Прикамье, Сибирь, Припечорье, Южный Урал, Удмуртия, Верхнее Поволжье и Поочье, Приладожье и Повычегодье, Скандинавия, Причерноморье и Приазовье. «Судя по находкам, бронзовые украшения являлись предметом достаточно интенсивной торговли с населением Повычегодья, Поочья, Поволжья, Скандинавии и ряда других территорий. На наш взгляд, именно торговля составляла основу взаимоотношений жителей этих регионов и неволинцев, отправляющихся на запад»[316]. При этом «на сравнительно небольшой территории неволинской культуры (протяженность с севера на юг – около 150 километров, с запада на восток – чуть более 100 километров) обнаружено 20 кладов престижных ценностей. В действительности число их было больше в несколько раз, что свидетельствует о неспокойной ситуации в Сылвенском поречье во второй половине I тыс. н. э.»[317].

Как видим, даже материалы более поздней эпохи не подтверждают проникновение шведов в Прикамье, а данные археологии и лингвистики говорят скорее об активности торговцев с Востока в VII в. в западном направлении. Будь норманисты последовательны и подходи они к истории Скандинавии с теми же критериями, которые применяют к русской истории, им следовало бы признать, что в курганах Уппсалы были погребены пермяки, правившие шведами. Окончательно показывают несостоятельность гипотезы Д.А. Мачинского и В.С. Кулешова данные о происхождении названия «соболя» в европейских языках. Само славянское слово соболь родственно др.-инд. cabalas «пестрый, пятнистый», причем именно из славянского оно было заимствовано западноевропейскими языками[318]. Поскольку в других славянских странах соболь не водится, речь может идти только о заимствовании из древнерусского, что признает даже норманистка Е.А. Мельникова: «Уже в VIII в. оно широко представлено в западноевропейских письменных источниках: др. – в. – нем. zobel, англ. sable, лат. sabellum и др. Предполагается, что источником др.-исл. safali (др. – шв. sobel) является ср. – н. – нем. sable или ср. – в. – нем. zobel, заимствованное, в свою очередь, из древнерусского. Однако др. – шв. форма не соответствует ни др.-исл. safali (следовало бы ожидать сохранения корневого – a-), ни нижненемецкой, но более точно отражает др.-рус. соболь с выпадением или редукцией безударного гласного и сохранением корневого – o-»[319]. Необходимо отметить, что данные лингвистики говорят не только о самом непосредственном отношении русов к меховой торговле, но и о том, что они включились в нее достаточно рано: др. – в. – нем. zobil – «соболь» зафиксировано в письменном источнике уже в 767 г., и точно такое же происхождение имеет др. – в. – нем. kursina «меховой кафтан» < др. – русск. кързъно[320]. Последнее заимствование также охватывало достаточно большой ареал: средневековое латинское слово crusna, crusina, древнесаксонское kursinna, старофризское kersua[321]. Одежду из соболей могли позволить себе только высшие сословия. Известно, например, что епископ Линкольнский подарил английскому королю Генриху I (1100 – 1135) мантию на подкладке из черных соболей, стоившую огромную по тем временам сумму в 100 фунтов. Таким образом мы видим, что славяне не только «стояли у добычи» соболей в Прикамье, но именно от славян западноевропейские народы узнали само название данного меха. М.М. Казанский обратил внимание, что появление на Западе славянского названия соболя совпадает со временем резкого возрастания добычи куньих в Прикамье[322]. Й. Херрман полагает, что перевалочной гаванью пушной торговли из Балтийского моря в Западную Европу с первой половины IX в. стал Хедебю, а в более ранний период такое положение занимал Рерик[323]. С наибольшой степенью вероятности ободритский Рерик отождествляется с Гросс-Штрёмкендорфом, основанным в 735 – 736 гг.[324] Весьма показательно, что заимствованный из славянского (по мнению В.В. Напольских, балто-славянского) языка и связанный с пушной торговлей термин присутствует уже прапермском языке. Это konз «пушной зверёк: белка, песец; кошка» (удм. koni «белка; денежная единица, копейка» (> kondon «деньги», где – don = dun «цена»), коми kan «кошка» (диал. также – «vulva»); (вым., иж., печ. нвыч., уд.) kin «песец» < прапермское konз). Источником этого заимствования могло стать балт. – слав. kounia (праслав. kuna, kunica «куница, кошка, пушной зверёк»; vulva, «девушка»; балт.: лит. kiaunе, kiaunis, прус. caune, лтш. cauna, caune «куница», лтш. kuna, kunina «сука»)[325]. Данное заимствование в прапермском языке, как и ряд других, В.В. Напольских связывает именно с именьковской археологической культурой.

Приведенные выше данные позволяют по-новому взглянуть и на известия мусульманских авторов о трех центрах русов. Впервые о трех групах русов упомянул восточный географ ал-Балхи, который ок. 920 – 921 гг. написал «Карту климатов». Сочинение это не сохранилось, однако ок. 930 – 933 гг. его обработал и пополнил новыми материалами выходец из Южного Ирана ал-Истахри. В его труде наши предки описаны следующим образом: «Русы. Их три группы (джинс). Одна группа их ближайшая к Булгару, и царь их сидит в городе, называемом Куйаба, и он (город) больше Булгара. И самая отдаленная из них группа, называемая ас-Славийа, и (третья) группа их, называемая ал-Арсанийа, и царь их сидит в Арсе. И люди для торговли прибывают в Куйабу. Что же касается Арсы, то неизвестно, чтобы кто-нибудь из чужеземцев достигал ее, так как там они (жители) убивают всякого чужеземца, приходящего в их землю. Лишь сами они спускаются по воде и торгуют, но не сообщают никому ничего о делах своих и своих товарах и не позволяют никому сопровождать их и входить в их страну. И вывозятся из Арсы черные соболя и олово (свинец?).

И русы – народ, сжигающий своих мертвых…» Продолжателем ал-Истахри был Ибн Хаукаль, который не только сам путешествовал по южному побережью Каспия, где непосредственно общался с беглецами из Хазарии, но