Вендетта, или История одного отверженного - Мария Корелли
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Девочка горячо просила вас видеть, – сказал он, – и я убедил графиню послать за вами, хотя она сильно сопротивлялась: как она сказала, вы боитесь заразиться. Конечно, всегда есть риск…»
«Я не трус, синьор, – прервал я его, – хотя многие из нас, итальянцев, выставляют себя во время чумы малодушными мерзавцами, а особенно в сравнении с отважными и мужественными англичанами. Но исключения все же есть…»
Доктор учтиво улыбнулся и поклонился: «Тогда мне нечего больше добавить, кроме того, что хорошо бы вам увидеть мою маленькую пациентку прямо сейчас. Я вынужден буду отлучиться на полчаса, но по истечении этого времени я вернусь».
«Стойте! – сказал я, удерживая его за руку. – Есть ли хоть какая-то надежда?»
Он серьезно посмотрел на меня: «Боюсь, что нет».
«Неужели ничего нельзя сделать?»
«Ничего, кроме как поддерживать ее в тепле и покое. Я оставил некоторые лекарства у няни, которые помогут умерить боль. Я смогу лучше судить о ее состоянии, когда вернусь: тогда болезнь достигнет своего кризиса». Спустя несколько минут он покинул дом, и молодая служанка проводила меня в детскую.
«Где же графиня?» – спросил я шепотом, когда мягко поднимался по ступеням.
«Графиня? – отвечала девушка, раскрыв глаза от удивления. – В своей спальне, ваше превосходительство, мадам и не думает покидать ее, из-за опасной инфекции». Я подавил грубое ругательство, которое готово было невольно сорваться с языка. Еще одно доказательство крайней бессердечности этой женщины, подумал я!
«Она не видела девочку?»
«С тех пор, как та заболела? О нет, ваше превосходительство!»
Очень осторожно на мысках я вошел комнату. Жалюзи были частично опущены, поскольку яркий свет беспокоил ребенка; у небольшой белой кровати сидела Ассунта, я увидел ее печальное бледное лицо, почти застывшее от горя. При моем приближении она подняла глаза, мягко бормоча:
«Так всегда бывает. Пресвятая Дева забирает лучших из нас: сначала отца, а затем и ребенка, – это правильно и справедливо, только худшие остаются жить».
«Папа!» – слабо простонал голос малышки, и Стела села среди своих рассыпанных в беспорядке подушек с широко раскрытыми дикими глазами, горящими щеками и разжала губы, через которые вырывалось быстрое дыхание и прерывистые вздохи. Ужаснувшись видом тяжелого страдания на ее лице, я нежно обнял ее, она слабо улыбнулась и попыталась поцеловать меня. Я прикрыл бедный пересохший маленький ротик и пробормотал успокаивающе:
«Стела должна быть терпеливой и спокойной, Стела должна лечь, тогда будет меньше болеть! Вот так-то лучше!» – Девочка подчинилась и снова опустилась на подушки, не спуская с меня глаз. Я встал на колени у постели и смотрел на нее с тоской, пока Ассунта увлажняла ее губы и делала, что могла, чтобы облегчить боль, которую девочка переносила столь кротко; ее дыхание становилось все быстрее и слабее с каждой уходящей секундой. «Вы мой папа, правда?» – спросила она; яркий румянец заливал ее щеки и лоб. Я не ответил, а только поцеловал ее горячую ручку, которую держал. Ассунта покачала головой.
«Ах, бедняжка! Время близко – она уже видит отца. А почему нет? Он сильно любил ее, и он точно придет за ней, если святые ему разрешат».
И она упала на колени и начала благоговейно молиться, быстро перебирая свои четки. В это время Стела обняла меня одной рукой за шею, ее глаза оставались полузакрытыми, она говорила и дышала с возраставшим затруднением.
«У меня так горит горло, папа! – сказала она жалобно. – Ты можешь помочь мне?»
«Я бы хотел помочь, моя дорогая! – прошептал я. – Я бы взял себе всю твою боль, если бы мог!»
Она помолчала с минуту. Затем сказала:
«Как же долго тебя не было! А сейчас я слишком больна, чтобы поиграть с тобой! – Тогда слабая улыбка отразилась на ее лице. Бедный малыш То-то! – слабенько воскликнула она, когда ее взгляд упал на старую сломанную куклу в блестящем платье карнавального клоуна, которая лежала в ногах ее постели. – Бедный старенький То-то! Он подумает, что я больше его не люблю, потому что у меня болит горлышко. Дай мне его, папа!»
И когда я выполнил ее просьбу, она обхватила куклу одной рукой, пока сидела, обнимая меня второй, и добавила:
«То-то тебя помнит, папа, ты ведь привез его из Рима, и он тоже тебя очень любит, но не так сильно, как я!» И ее темные глаза лихорадочно заблестели. Вдруг ее взгляд нашел Ассунту, чья седая голова покоилась в ее руках, когда она стояла на коленях.
«Ассунта!»
Старуха подняла глаза.
«Девочка моя!» – ответила она дрожащим старческим голосом.
«Почему ты плачешь? – просила Стела с жалобным удивлением. – Ты не рада увидеть папу?»
Ее слова прервались острым приступом боли, который потряс все ее тело, она хватала ртом воздух и почти задыхалась. Ассунта и я подняли ее осторожно и поддержали, обложив подушками; агония медленно прошла, однако ее маленькое личико оставалось мертвенно-бледным и застывшим, и крупные капли пота собрались на бровях. Я попытался упокоить ее.
«Дорогая, тебе не нужно говорить, – умоляюще прошептал я, – постарайся лежать спокойно, тогда бедное горлышко не будет так сильно болеть».
Она жалобно взглянула на меня. Через минуту или две она сказала нежно:
«Поцелуй меня, тогда я буду хорошей».
Я горячо поцеловал ее, и она закрыла глаза. Десять, двадцать, тридцать минут миновали, а она все не шевелилась. Затем вошел доктор. Он оглядел ее, с опаской взглянул на меня и остался стоять тихо в ногах у кровати. Вдруг девочка проснулась и божественно улыбнулась всем нам.
«Тебе больно, дорогая моя?» – спросил я мягко.
«Нет! – отвечала она нежным голоском, таким слабым и далеким, что мы задержали дыхание, чтобы расслышать. – Мне теперь лучше. Ассунта должна меня одеть в белое платьице, ведь папа снова здесь. Я знала, что он вернется!»
И она одарила меня взглядом, наполненным ярким пониманием.
«Она уже бредит, – тихо сказал доктор с сожалением, – скоро все будет кончено».
Стела его не услышала, она повернулась и устроилась у меня на руках, спрашивая каким-то неясным шепотом:
«Ты же уходил не потому, что я плохо себя вела, правда, папа?»
«Нет, дорогая!» – ответил я, пряча лицо в ее волосах.
«Почему на тебе эти страшные черные штуки? – спросила она самым слабым и жалобным тоном, настолько слабым, что я сам едва мог расслышать слова. – Кто-то поранил твои глаза? Покажи мне твои глаза!» Я замешкался. Могу ли я обмануть ее сейчас? Я взглянул вверх. Доктор снова смотрел в сторону, Ассунта стояла на коленях, лицом уткнувшись в кровать, и молилась своим святым; как можно скорее я снял очки и прямо посмотрел на мою бедную малышку. Она испустила радостный вскрик: «Папа! Папа!» и протянула руки, когда ужасно сильная дрожь сотрясла ее тело. Доктор подошел ближе, я незаметным движением снова надел очки, и мы оба озабоченно склонились над страдалицей. Ее лицо совсем побелело, она больше не пыталась говорить, ее красивые глаза закатились и застыли, она вздохнула и обмякла на моих руках, умирая. Моя бедная маленькая девочка! Горький комок застрял в моем горле, я сжимал ее маленькое безжизненное тельце в своих объятиях и горячие обильные слезы хлынули из моих глаз. В комнате стояла глубокая долгая тишина, преисполненная благоговейного страха, – почтительная тишина, в то время как Ангел Смерти бесшумно спускался и улетал, забирая мою маленькую белую розу в свои Бессмертные цветочные сады.
Глава 18
Через некоторое время приветливый голос доктора, слегка дрожавший от волнения, пробудил меня от моего убитого горем состояния.
«Господин, позвольте мне просить вас уйти. Бедная маленькая девочка! Теперь она свободна от боли. Ее фантазия о том, что вы были ее отцом, оказалась прекрасным заблуждением, осчастливив ее последние минуты. Прошу, пойдемте со мной, я вижу, что эта смерть стала для вас серьезным ударом».
С почтением я положил хрупкое тельце на еще теплые подушки. Я с любовью погладил льняную голову, закрыл темные, смотревшие вверх глаза, поцеловал побледневшие как воск щеки и губы и сложил нежные ручки на груди. На мертвом детском лице застыла серьезная улыбка, выражавшая мудрость и радость, волшебная в своей простоте. Ассунта встала с колен и положила свое распятие на детскую грудь, несдерживаемые слезы лились из ее глаз. Когда она стала вытирать их своим передником, то с дрожью произнесла:
«Нужно сказать мадам». Хмурый взгляд омрачил лицо доктора. Он был, очевидно, истинным британцем, решительным и достаточно прямолинейным, чтобы открыто выражать свои взгляды. «Да, – сказал он кратко. – Мадам, как вы ее называете, должна была бы быть здесь».
«Маленький ангелочек не раз просила увидеть ее», – проговорила Ассунта.
«Это правда!» – ответил я. И снова наступила тишина. Мы стояли вокруг маленькой кроватки, глядя на опустевшую шкатулку, из которой исчез бесценный бриллиант – безупречная жемчужина невинного детства, которая ушла, согласно красивому суеверию, чтобы украсить праздничные одежды Мадонны, в которых она предстает во всем своем великолепии на Небесах. Глубочайшее горе заполнило мое сердце, смешавшись с чувством мистического и чудовищного удовольствия. Я чувствовал, будто бы не потерял ребенка, а наоборот, всецело заполучил ее только для себя. Мертвой она казалась ближе ко мне, чем при жизни. Кто мог предсказать, каковым стало бы ее будущее? Она бы достигла расцвета женственности – и что тогда? Какова обычно бывает судьба даже самых лучших женщин? Печаль, боль, мелкие беспокойства, тоска, неисполнимые желания, разочарование в несовершенстве жизни и налагаемых ограничениях, иначе говоря, физическая слабость и чрезмерная мечтательность женщины так или иначе вынуждает ее привлекать к себе мужское внимание. В лучшем случае она нуждается в его нежности, поддержке и галантном заступничестве, а в худшем – она получает то, что сама заслуживает: его безжалостное и беспощадное презрение. И всех этих опасностей и бед моя дочь Стела смогла избежать, и эти печали для нее больше не существовали. И я успокаивал себя этим, думая так и глядя на Ассунту, плотно закрывавшую жалюзи, что служило знаком для посторонних людей, что смерть посетила этот дом. По зову доктора я последовал за ним прочь из комнаты, он резко повернулся на лестнице и сказал:
