Прекрасный яд - Мишель Бриддок

Теперь она уже стоит на ногах, едва держась на ногах, и обхватывает руками живот.

— Посмотри, что он сделал со мной. — Шепчет она, поднимая голову, ее холодные, пустые глаза встречаются с моими. — ПОСМОТРИ, ЧТО ОН СДЕЛАЛ!!!!!!!!

Ее крики переходят в мои, вырывая меня из сна, но я не могу различить, что сон, а что реальность, когда вскакиваю с кровати.

Комната выглядит такой, какой я ее знаю, но стены выглядят так, словно надвигаются на меня.

Я спотыкаюсь на полу, громкий шепот ревом отдается в моих ушах. Он не прекращается. Безжалостный и карающий.

Врезавшись в прикроватную тумбочку, я изо всех сил пытаюсь устоять на ногах, поскольку мое зрение затуманивается, а тени, кажется, мелькают прямо у меня перед глазами.

Мои легкие сжимаются, и дышать становится все труднее с каждой секундой. У меня учащенное дыхание.

Сплю ли я? Бодрствую? Я слышу крики, они доносятся до меня.

Все, что я могу сделать в этот момент, — это убежать.

Схватившись за дверь своей спальни, я распахиваю ее и мчусь по длинным коридорам, мимо всех портретов и вниз по винтовой лестнице.

Дом погружен в полумрак, тени движутся по стенам рядом со мной, но там никого нет. О боже, я не могу дышать.

Я слегка поворачиваю голову, когда мой взгляд останавливается на фигуре, стоящей в темноте у входа в гостиную. Андреас Сильваро.

Он просто стоит и смотрит на меня. Его проницательный взгляд прожигает меня насквозь, заставляя задыхаться еще больше. Кажется, он почти улыбается. Выражение его лица жесткое и зловещее.

Мной овладел страх, и я изо всех сил пытаюсь вдохнуть. Я заставляю свои ноги двигаться, когда бросаюсь к входной двери, распахивая ее.

Сила ветра бьет меня, как молотом по лицу. На мне только моя маленькая голубая ночнушка, но мне все равно; мне нужно выбраться отсюда. Не знаю, куда несут меня ноги, но они все еще движутся.

Я выбегаю в ночь, спускаюсь по ступенькам и мимо фонтана направляюсь к темному лесу.

Волосы хлещут меня по лицу, кожа блестит от пота из-за кошмара, который, как я чувствую, все еще преследует меня. Кошмар, который казался таким реальным, который все еще кажется таким реальным.

Так темно. Я бегу в лес. Я понятия не имею, куда направляюсь, но бегу так быстро, как только могут двигаться мои ноги.

Камни и обломки впиваются в мои босые ступни, подошва все еще болит после полученной ранее травмы.

Я заблудилась. О боже, я заблудилась. Я продолжаю бежать вперед, пока не вижу это. Большие железные ворота на кладбище. Мои ноги не останавливаются, когда я толкаю ворота, пробегая сквозь ряды древних, обветшалых надгробий.

Я плачу, всхлипываю, буквально в истерике, и ничто не может облегчить колотящуюся в груди боль, а также ослабить давление на легкие, словно кто-то тяжело сидит на моей груди. В тот самый момент, когда мне кажется, что мои ноги вот-вот откажут, я слышу его…

— Беннетт?

Я врезаюсь в твердую, как камень, грудь. Запах кожи и дыма наполняет мои ноздри.

— Беннетт, эй… Детка, что случилось?

Эзра стоит передо мной, его большие руки сжимают мои плечи, нежно встряхивая меня, словно пытаясь вывести из состояния, похожего на сон.

Мое дыхание замедляется, когда я оглядываюсь по сторонам.

— Эзра? — Его имя прозвучало почти как вопрос.

Он оглядывает меня с ног до головы, то ли проверяя, не ушиблась ли я, то ли желая увидеть, как нелепо я выгляжу на морозе посреди ночи в одной лишь легкой ночнушке.

— Да, детка, я здесь. — Шепчет он. Мои руки инстинктивно обвиваются вокруг его талии, когда я медленно возвращаюсь к реальности, крепко зажмурив глаза. — Что ты здесь делаешь?

Я смотрю на него заплаканными глазами.

— Мне приснился кошмар. — Боже, я чувствую себя таким ребенком. Но этот кошмар казался таким реальным.

Однако, вместо того, чтобы смотреть на меня как на сумасшедшую, он смотрит на меня с беспокойством, словно просто хочет убедиться, что со мной все в порядке.

Я слегка отстраняюсь и снова смотрю на него. В его глазах пляшут льдинки.

— Подожди, какого черта ты здесь делаешь? — спрашиваю я.

Эзра просто улыбается.

— Я был занят.

— Посреди ночи? — Я в замешательстве, и кажется, что ничего из того, что говорит этот мужчина, не имеет смысла.

— Да, птичка, — его губы так близко к моим, что я чувствую запах мяты в его дыхании. — У тебя с этим проблемы?

Я качаю головой. У меня действительно с этим проблема. Большая, блять, проблема, потому что находиться на кладбище посреди морозной ночи — чертовски жутко. Однако я нахожусь на кладбище посреди морозной ночи, так что вряд ли могу сейчас что-то сказать.

Его губы растягиваются в ухмылке.

— Тебе холодно.

Я смотрю вниз, понимая, что мои руки крепко обхватывают тело. Я даже не осознавала, что мне холодно. Однако поняла одно: горячий взгляд Эзры оторвался от моего лица и уставился прямо на соски. Чувствительные бутоны, твердые и напряженные под моей ночной рубашкой, как маленькие пули.

Я внезапно осознаю все, что чувствую: прохладный ветер на руках, мурашки, покрывающие бледную кожу, и скользкое ощущение между бедер, когда Эзра проводит языком по своим острым зубам.

— Пойдем, ты здесь замерзнешь.

Он берет меня за руку и тянет в дальний конец кладбища.

Мы подходим к мавзолею, серый камень которого начинает трескаться, а в трещинах переплетаются глубокие зеленые лозы. Мраморные стены кажутся серебряными, подсвеченными лунным светом. Это красивое, но излишне сложное архитектурное произведение. Я не удивлена, увидев его здесь.

Эзра затаскивает меня в гробницу, закрывая за собой жесткую дверь. Облегчение оттого, что я укрыта от ветра, мгновенно охватывает меня. Мое дыхание начинает выравниваться, и я медленно прихожу в себя и успокаиваюсь. Что за черт! Это действительно была не я.

В центре мавзолея находится большая каменная усыпальница. Я изучаю табличку на поверхности.

— Хосе Сильваро?

— Мой дедушка. — Отвечает Эзра. — Он всегда был претенциозным мудаком, никак не мог довольствоваться обычным надгробием, как все остальные. У него должен был быть свой гребаный склеп.

Я смеюсь: судя по тону Эзры, между ним и его дедом, похоже, не было особой любви.

Я оглядела маленькую комнату. По стенам были расставлены подсвечники, но выглядели они так, будто ими давно не пользовались. Паутина украшала каждый угол, а запах сырости и гнили был довольно прогорклым и слишком сильным.

Повернувшись к Эзре, желтый лунный свет ласкал его лицо, и он выглядел еще красивее, чем при дневном