Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

– Ну что, мужик, все отыскал? – неожиданно услышал он грубый насмешливый голос.

Арсюха вскинулся. В дверях стоял огромный старик с сивой густой бородой, с космами седых волос, нависающих на лоб, и недоверчивыми, по-медвежьи острыми глазами. Одет старик был в длинную, до пят, грубую монашескую рубаху черного цвета, в руках держал вилы. Арсюха почувствовал, как в горле у него что-то сухо заскрипело, он хотел что-то сказать, объяснить, но не смог – у него пропал голос.

– Ну и чего ты молчишь, мужик? – прежним насмешливым тоном поинтересовался старик. – Язык, что ли, проглотил?

Арсюха порыскал глазами по пространству – где же его винтовочка-то? Винтовку он легкомысленно оставил около дверей, в углу, – прислонил ее штыком к стенке… Старик в случае чего к винтовке поспевал раньше, чем Арсюха, но и без винтовки монах, считай, при оружии. Арсюха готов был слезно заскулить от страха и досады, но голоса не было, вместо него в глотке раздался странный зловещий скрип. Хоть и понимал Арсюха, что не успеет схватить винтовку, хоть и опасно это было, но он сделал к ней движение. В ответ старик насмешливо блеснул глазами, качнул тяжелой головой:

– Не шали, мужик!

Глаза у старика сжались в щелки, сделались крохотными, беспощадными. Арсюха отшатнулся от него.

– А деньги ты все-таки положи на место, – сказал ему старик, – туда, где взял. Там они должны быть, а не у тебя в штанах, – старик не удержался, фыркнул в бороду.

Вместо ответа Арсюха отрицательно мотнул головой, краем глаза засек, что старик предупреждающе приподнял вилы и, решив, что гусей дразнить не стоит, поспешно полез в карман бушлата. Скрип, возникший у него в глотке, сделался громче. Арсюха жалобно сморщился.

– Не морщись, не морщись, будто тебя в сортире собрались утопить, – сказал ему старик, – авось не благородный. Это дамочка в накрахмаленной юбке может морщиться, а тебе, прожженному пердаку, чего морщиться?

Арсюха достал из кармана деньги и положил их на стол, проговорил незнакомым голосом, ощущая, как у него противно приплясывает нижняя губа:

– Это все.

– Все, говоришь? – старик хрипло рассмеялся. – Ой ли?

– Все, – тупо повторил Арсюха.

– А теперь сунь руку в боковой карман и достань оттуда золотые монеты.

Вновь жалобно сморщившись, будто он попал под динамо-машину и его шибануло током, пробило до самого пупка, Арсюха отрицательно качнул головой, повторил в третий раз незнакомым, чужим голосом:

– Все!

В груди у старика что-то заклекотало, он выбил из себя кашель, поймал его в кулак и проговорил с угрожающим хрипом:

– Вытряхивай из кармана монеты, кому сказал!

Арсюха поспешно сунул руку в боковой карман бушлата, выудил оттуда одну монету, с треском опустил на стол, потом достал вторую, также с треском, будто выстрелил из пистолета, положил на стол, глянул на старика с жалобным видом:

– Все!

– Вот нехристь! – выругался тот, красноречивым движением приподнял свои страшные вилы.

Арсюха вновь поспешно сунул руку в боковой карман, достал следующую десятирублевку, с револьверным хряском опустил ее на стол.

– Давай-давай, – одобрил его действия старик, – иначе я сам займусь этим. Тогда тебе будет хуже. Я найду даже то, что ты спрятал в желудке.

Арсюха остановил свой ускользающий плутоватый взор на старике и неожиданно прижал к груди обе руки. Произнес свистящим, шепотом:

– Я счас… счас!

Он бесшумно передвинулся по полу на полшага – на полшага стал ближе к винтовке; в голове у него мелькнула мысль, что жаль, не держал он у себя в кармане какой-нибудь захудалый револьверишко – оружия этого в руки к нему попадало много, но оно не задерживалось, уходило, – а сейчас очень даже пригодился бы даже дамский пугач. Он мог бы прямо из кармана уложить этого наглого старика. От досады Арсюха чуть не застонал. Знать бы, где упадешь, – подстелил бы соломки… Ну что стоило ему сунуть в карман маленький дамский браунинг – очень нарядный, кстати, с блестящими перламутровыми щечками, украшающими рукоятку, – валялся бы он в бушлате, ждал бы своего часа… Ведь жрать-то он, в конце концов, не просил. Нет, не сделал этого Арсюха. И теперь ему надлежит расплатиться за собственную неосмотрительность. Хоть криком кричи.

Он глянул в глаза старику и невольно съежился – слишком много там было ненависти, она переливала через край. Арсюха вновь сделал крохотный шажок к винтовке. Если честно, он не верил в свою смерть – не отлита еще та пуля, которая должна его поразить. А раз так, то и бояться нечего. Он сделал еще один крохотный шажок к трехлинейке. Потом еще.

– Давай вытряхивай золото из кармана до конца, – сказал ему старик. – Иначе – я еще раз предупреждаю – вытряхну сам. Тогда хуже будет.

– Счас, счас… – заведенно забормотал Арсюха, – счас…

Он вытащил из кармана еще одну монету, щелкнул ею о стол, мотнул головой, показывая, что монет у него больше нет.

– Ну ты и нехристь, – удивленно проговорил старик. – Много я видел нечистой силы на белом свете, но с такой еще не сталкивался.

Слишком долгой, затяжной показалась эта речь Арсюхе, он воспринял ее как некую паузу, этакий момент, когда говорящий ничего не видит и не слышит, бывает схож с токующим глухарем, сделал еще несколько крохотных шажков к винтовке, а потом, увидев, что у старика закрылись глаза, прыгнул. Как зверь, с места. Прыжок Арсюхин был длинным, ловким.

Не разглядел Арсюха, что сквозь сжим век у старика опасно поблескивает сталь – монах внимательно следил за Арсюхой, он видел этого человека даже с закрытыми глазами и прыжок его засек. Старик сделал короткий, очень точный выпад вилами перед собой, движение это было отработано, будто он тысячу раз принимал участие в штыковом бою и набился действовать автоматически, – и Арсюха на лету наделся на вилы, будто кусок вареного мяса на вилку, насадился на рожки, заверещал громко, по-заячьи слезно, но было поздно.

Старик поддел Арсюхино тело, как охапку тяжелого перепревшего навозу, и отшвырнул его в сторону.

Арсюха, разбрызгивая кровь, вскрикивая тяжело, кубарем покатился по полу. По дороге ногой зацепил приклад винтовки, и трехлинейка свалилась на него, штыкам всадилась в ногу, разрезала фасонистые Арсюхины клеши.

Старик подошел к Арсюхе, нагнулся над ним и проговорил беззлобно:

– Дурак ты!

Арсюха находился в сознании. Морщась от боли, он застонал и потянулся к винтовке. Старик прорычал что-то про себя, ногой отбил Арсюхину руку, потом, примерившись, всадил ему вилы в грудь и неспешно перекрестился:

– Прости меня, Господи, грешного… Не хотел я этого червяка убивать. Но пришлось, иначе бы он не отдал монастырскую кассу.

Из круглого Арсюхиного живота с шумом выпростался воздух, в комнате запахло навозом.

– Прости меня, Господи, еще раз, – пробормотал старик, выгреб из Арсюхиного кармана остатки денег, потом, ловко ухватив тело за ногу, поволок его на улицу.

На улице было тихо – ни единого выстрела. Впрочем, голосов человеческих тоже