Северный крест - Валерий Дмитриевич Поволяев

хозяйственных учреждениях, и в моменты военных кризисов в них всегда очень громко говорили инстинкты самосохранения. Другая группа местных офицеров принадлежала к самым доблестным и самоотверженным бойцам, покрывшим свои имена неувядаемой славой. Среди них необходимо отметить тарасовцев и шенкурцев, выросших из простой среды партизан-крестьян. Правда, офицерского в них было очень мало, т. к. по своему образованию и развитию они очень мало отличались от солдатской массы, из которой вышли сами и для которой были малоавторитетны. Солдаты в них видели своих школьных и деревенских товарищей, и им трудно было признать над собой авторитет и дисциплинарную власть „Колек“ или „Петек“ и величать их „господин поручик“, а часто даже „господин капитан“ и „господин подполковник“, так как производство носило у нас интенсивный характер.

Прибывшие в область офицеры в большой части отличались тоже решительным и доблестным исполнением своего долга. К сожалению, между ними не было полной солидарности, т. к. офицеры, спасенные на Украине от большевиков немцами, были проникнуты германофильством, что возмущало офицеров, сохранивших верность Антанте. Все это антантофильство и германофильство, конечно, не носило серьезного характера, но, к сожалению, давало повод для ссор и недоразумений. Много выше стояла офицерская среда в артиллерии, произведя своим поведением, воспитанностью и уровнем образования впечатление офицеров мирного времени. Цвет офицерства составила небольшая группа кадровых офицеров, командовавших отдельными войсковыми частями пехоты и артиллерии, на которых, собственно говоря, и держалась наша маленькая армия».

Миллер замолчал вновь – неожиданно ощутил, что ему не хватает воздуха, легкие несмазанно скрипят, словно бы работают вхолостую, пространство перед глазами плывет. Состояние было такое, будто он подхватил какую-то опасную простуду. В ушах звенело, виски стискивала боль, и Миллер, борясь с самим собою, продолжая молчать, сделал несколько шагов по кабинету.

Собравшиеся тоже молчали. Пауза затягивалась.

– В Онежском районе уже давно нет ни одного англичанина, – наконец прервал паузу Миллер, – может, это и стало причиной бунта, – в голосе генерала появились вопросительные нотки. – А может, и другое… Например, отчаянная агитация, которую красные ведут в наших частях, плюс наши доморощенные предатели типа Скоморохова… Вот мы и имеем то, что имеем. Но, право, враги просчитаются. Сил у нас более чем достаточно.

Сил у Миллера было действительно вполне достаточно. Фронт состоял из семи направлений – это примерно пятнадцать полновесных полков. Плюс запасной стрелковый полк, Архангельская местная бригада, Национальное ополчение, Первый автомобильный дивизион, Северный драгунский дивизион, несколько батальонов белых партизан. Мурманский авиадивизион, четыре артиллерийских дивизиона, отдельные траншейная мортирная, тяжелая и легкая полевые батареи, три инженерных роты, отдельный рабочий батальон, три железнодорожных роты, флотилия Ледовитого океана во главе с броненосцем «Чесма», Онежская озерная флотилия, Северо-Двинская и Печерская речные флотилии, бронепоезда «Адмирал Колчак» и «Адмирал Непенин», укомплектованные морскими офицерами… Плюс – военные училища и школы, службы связи, маяков и лоций, охрана водных районов, несколько экспедиций, Архангельская отдельная флотская рота, Первый морской стрелковый батальон и так далее. Даже Марушевский, человек очень скрупулезный, дотошный, и тот не в состоянии был с ходу перечислить все части Северной армии – обязательно что-нибудь пропускал…

Однако при всем обилии частей войск все же не хватало. Не хватало роты либо батальона стремительного реагирования. Случилась где-нибудь беда – батальон этот немедленно поднимается и перемещается туда наводить порядок. Случилась беда в Онеге, восстали там пьяные обозники – тут же следует сигнал тревоги, и через пару-тройку часов батальон уже находится на месте. Очень важно иметь под руками такую часть.

– С восстанием в Онеге мы справимся. – Миллер достал из кармана надушенный белоснежный платок, вытер им потные ладони. – В монастыре на Кож-озере находится наш экспедиционный отряд – вернем его в Онегу, на реке стоит группа судов вместе с миноноской… В общем, справимся. Но главное не это. Главное – создать боеспособную, желательно офицерскую часть, которая могла бы подниматься по первому зову. Поручаю создание такой части лично генерал-лейтенанту Марушевскому.

Марушевский резко наклонил голову:

– Почту за честь!

Надо отдать должное, Марушевский взялся за это дело сразу после совещания, действовал стремительно, справедливо посчитав, что промедление может быть смерти подобно, и вскоре была создана такая часть, да к тому же офицерская, благо из Англии и Финляндии прибыла целая группа боевых командиров, вдосталь понюхавших пороха на Салоникском и Персидском фронтах. Все пулеметы, которые имелись на складах оружия в Архангельске, были отданы новой части.

Марушевский издал приказ, согласно которому в распоряжение командира особой роты поступали все офицеры-фронтовики, приехавшие в Архангельск по служебной надобности.

В общем, получилась довольно сильная компактная часть с хорошим вооружением, с железной дисциплиной, способная быстро передвигаться к нужному участку на автомобилях. Офицеров этой части расселили в одном районе, чтобы ночью можно было легко всех собрать. Миллер не смог скрыть восхищения, поаплодировал Марушевскому:

– Браво, Владимир Владимирович!

* * *

Чижов принял запоздалое решение – дал приказ отходить. Если бы он принял его на сорок минут раньше, все сложилось бы по-иному и красные пулеметчики не сумели бы за это время выкосить у него половину отряда. Поручик вытащил из брезентовой кобуры ракетницу, загнал в ствол патрон с бруснично-алым ободком и выстрелил.

В сером небе вспух яркий красный шар. Пулеметы, словно среагировав на ракету, разом смолкли.

Остатки двух отрядов начали оттягиваться к бревенчатой дороге. Несколько человек попали к красным в плен.

Пока шел бой, на улице заполошно трещали пулеметы да гулко, по-собачьи, гавкали винтовки. Арсюха вышиб прикладом дверь в монастырской конторе и залетел в помещение. Там, в комнате, он штыком отжал верхний ящик конторского стола и выдернул ящик наружу. Довольно потер руки, увидев деньги. Арсюха не ошибся, чутье в очередной раз не подвело его.

Он ловким движением выволок деньги из ящика – ни одной кредитки не оставил, сумел взять все сразу, всю пачку, засунул ее во внутренний карман бушлата, затем пошарил пальцами в глубине стола – ведь здесь явно должны быть и монеты, может быть, даже «рыжики» – золотые николаевские червонцы. При мысли о «рыжиках» лицо Арсюхино распустилось, обмякло обрадованно, он понял теперь, что в проигрыше никак не окажется – теперь уже неважно, что не задались его торговые дела, он поправил положение на другом. Арсюха не выдержал, хлопнул себя по отдувшемуся карману бушлата, засмеялся счастливо и еще более ожесточенно зашарил в столе.

На улице, совсем рядом, грохнул громкий винтовочный выстрел, но Арсюха не обратил на него внимания – на войне, в бою, человек очень быстро привыкает к пальбе и перестает ее замечать; за первым выстрелом раздались еще два, почти спаренные, Арсюха от них отмахнулся с неподдельной досадою.

Он нашел то, что искал, – коробку с монетами. В коробке лежало восемь «рыжиков» – золотых десятирублевок, Арсюха не смог сдержать ликующего вскрика, подцепил желтые блестящие кругляши пальцами, одну монету за другой и вновь