Колючка - Интисар Ханани

– Если ты дашь ей отпор?

– Да. И как, по-твоему, я могу помочь принцу? Я же не чародейка, вообще ничего не смыслю в колдовстве. Не понимаю, что вообще можно поделать.

– Я не знаю, – признает Фалада. – Вопрос в том, с чем ты готова жить, когда все закончится. Сможешь идти дальше с тем выбором, который сейчас делаешь? Или он в конце концов тебя раздавит?

– Возвращение во дворец ничем не поможет, – яростно отвечаю я. – Кестрин погибнет так или иначе, а меня снова сделают чьей-то пешкой, если вообще не отошлют домой или не уничтожат прямо здесь.

Фалада молча глядит на меня, и в повисшей тишине я отчетливо слышу, что не ответила ни на один его вопрос. Но он не требует ответов. Вместо этого спрашивает:

– Что Валка сделает, когда Дама придет за Кестрином?

Я встаю как вкопанная и слушаю шепоток улетающих слов. Легко было рассуждать о том, что принц может погибнуть, но теперь, когда Фалада напрямик заявляет о его неминуемой смерти, я будто прихожу в себя.

– Что сделает Валка? – давит Фалада.

– Продаст его, – говорю я.

Ненавижу ее. Ненавижу себя.

– Когда?

– Как только устроит свою жизнь. Обручится, выносит дитя.

– То есть она не позволит сделать себя пешкой.

– Да.

– А что выберешь ты, Алирра?

– Я не знаю. Я гусиная пастушка, Фалада. Я ничего не значу, я уже в положении пешки.

– Это был твой выбор.

– Ты невыносим, – отрезаю я.

Фалада вздыхает и продолжает идти к пастбищу.

Когда вдалеке уже виднеется стадо, я протягиваю руку и прикасаюсь к мягкой гриве.

– Я не могу придумывать правила, Фалада. Это не моя игра.

– И чья же она тогда?

Я качаю головой:

– Мне не научиться колдовать. Не победить Даму, когда никто в целом свете не смог.

Фалада смотрит на меня с непониманием.

– Никто и не просил тебя делать то или другое.

– Не просил, – бормочу я.

Оставшийся путь проходит в молчании, а Фалада порой бросает на меня странные взгляды.

Глава 17

Следующие дни тонут в оттенках серого, плотные слои облаков прячут солнце от глаз. Холодный ветер слетает с гор, мечется в долинах и с посвистом врывается в город. Неделю с лишним тучи грозятся, но никак не разражаются ливнем или снегом. Я тоскую по бодрящему морозцу лесных зим, к которым привыкла. Каждый день вспоминаю о теплом хлебе, рукавицах и тяжелых от снега лапах елей. Здешняя зима – создание совершенно иное, она ложится на плечи тяжелой тушей и пробирает холодом до костей.

Однажды утром на конюшнях собирается отряд, готовый выехать на последнюю до весны охоту. К ограде манежа привязано в ожидании почти четыре десятка лошадей. На некоторых легкие охотничьи седла, на других – богато отделанные золотом и серебром, для сопровождающих дам. Молодые люди в придворных мундирах снуют по конюшне, докучают работникам и проверяют упряжь.

Я вздыхаю, иду к стойлам, пробираюсь к Фаладе и встаю к нему вплотную.

– Слишком людно, чтобы тебя выводить, – говорю шепотом.

– Не стоит привлекать внимание приятелей Валки, – соглашается жеребец. – Отряд может пройти рядом с пастбищами.

Мы обсуждали такое раньше. Неоседланный, без поводьев и в обществе служанки, Фалада будет для людей из дворца приметнее, чем заглянувший в городские ворота грифон.

– Сходим вместе погулять сегодня вечером, – обещаю я.

Фалада только подталкивает меня к выходу и ждущим делам.

Закончив уборку сарая, я как обычно иду к гусям. Сегодня стадо пасется на отдаленном лугу, в стороне от Западной дороги. Я быстро окидываю пастбище взглядом, проверяя, не забрел ли кто-нибудь из подопечных далеко, выбираю камень в стороне от Корби и принимаюсь понемногу расплетать косу. Волосы еще мокрые после вечернего купания, и кудри кошмарно запутались, несмотря на косу, а может, и из-за нее. Как бы ни было сегодня холодно, им не помешает хорошенько проветриться. Я разделяю косу на локоны и неторопливо прохожусь гребнем по каждому.

Расчесываясь, думаю обо всем подряд: о том, что скоро надо будет чинить подол юбки, что стоило бы как-нибудь раздобыть перчатки получше, что, хотя мне и вернули сундуки, плащ остался у принца, который может в любое мгновение раскрыть мою личность. Я сжимаю губы, выдергиваю расческу из узелка волос и принимаюсь думать о раненом пареньке, надеясь, что он пережил ту ночь, а его товарищи обо мне не вспомнят. Потому что, как бы те ни были дружны с ним, мне не забыть блеск меча перед лицом.

Хруст мелких камней под чужими башмаками не сразу достигает моих ушей. Наконец я замечаю шагающего ко мне Корби. Хватаю посох и скатываюсь с камня, пока он не подошел ближе. Он улыбается, и от этой улыбки в животе леденеет.

Я в отчаянии ищу глазами Фаладу, да хоть кого-нибудь, но рядом никого нет.

– Ты красивая штучка, – говорит Корби хриплым низким голосом. – Давно хотел потрогать эту косицу.

– Нет. – Я отступаю назад. Не зная подходящих слов, я не понимаю, как сказать ему, чтобы держался подальше.

Он быстрым рывком хватает мои волосы там, где они все еще собраны в косу, и тащит к себе. На мгновение я вижу перед собой брата, его горящие глаза, его губы, кривые от самодовольной ухмылки. Нет. Я даже не понимаю, что двигаюсь, пока посох со свистом не рассекает воздух и не отдает мне в ладони упругим, удивительно приятным толчком дерева.

Корби рычит с перекошенным от боли лицом.

Я снова поднимаю и обрушиваю вниз посох и смотрю, как темная деревяшка врезается ему в щеку. Из носа у него бьет струя крови, и капли летят мне в лицо, когда его голова дергается в сторону. Он вопит незнакомыми словами и наконец отпускает меня, чтобы схватиться за лицо.

Только оказавшись на свободе, я понимаю, что наделала и с каким выражением на это смотрела. И бегу. Достигаю ограды луга за считаные мгновения, направляю все мысли и силы на один лишь бег. Если все, чем я была, чем являюсь и могу быть, вложить в одну только эту наполненную бегом действительность, может, получится сбежать от того, чем я чуть не стала только что. Мыслей, кроме этой, я себе не позволяю.

Я бегу до тех пор, пока равнины не начинают мутиться в глазах. Обернувшись, я не могу понять, как далеко оказалась, потому что вокруг нет ничего, кроме далекого темного пятнышка города. И все-таки, добеги я хоть до самого моря, этого не хватит, потому что я бегу от того, что просочилось мне в кровь и вцепилось в плечи так, что не сбросишь.

В конце концов ноги начинают отниматься от усталости, и я перехожу на неверный шаг, все еще не в силах оторваться мыслями от случившегося. Снова чувствую, как бьется в руках деревянный посох, как легко он движется – будто я изучала этот