Колючка - Интисар Ханани

Он нависает над столом, уперев ладони в дерево и пронзая меня взглядом.

– Изволите пренебрегать нашей добротой, хотя вам нашли место, когда принцесса хотела изгнать вас? Смеете допускать, что мы не помогли бы вам с таким пустяком?

– Да. – Голос охрип от страха, ответ едва срывается с языка, а я уже готовлюсь к удару, которого не избежать. Но его нет.

Принц выпрямляется и размашисто шагает к окну.

Я смотрю на его спину, на напряженную линию плеч. И думаю, что для меня все кончено, потому что он не простит мне эту сцену, не забудет про злосчастный плащ. А потому я говорю:

– Ваш отец предложил мне возвращение домой в обмен на определенные сведения, касающиеся принцессы. Когда я отказалась, он отослал меня работать и заверил, что – изволь я предать ее – во дворце меня всегда охотно выслушают. И вам, Ваше Высочество, тоже есть до меня дело лишь оттого, что я будто бы что-то знаю. Каждая наша беседа – только попытки вытянуть некие ответы, которые я, по-вашему, скрываю. Ни вы, ни ваш отец ни за что не помогли бы мне улучшить мое положение, потому что вам необходимо, чтобы я нуждалась в вас, чтобы стала что-то должна в обмен на помощь. Разве не такая она, ваша игра? Или я… я во всем ошибаюсь?

Я договариваю неуверенно, отчаянно желая, чтобы все мои обвинения были незаслуженны.

Но принц не издает ни звука, и между нами повисает тишина.

Обратно ко мне он поворачивается с лицом непроницаемым и пустым. Прочитать что-то во взгляде я не могу. Наверное, он будет бить меня ради упоения криками.

Принц нарочито неторопливо пересекает комнату. Когда он подходит, я встаю. Знаю, что вся трясусь, но не могу скрыть этого, как не в силах утаить дыхание. Он застывает в шаге от меня. Граненый оникс его глаз отражает свет. Кажется, сила его ярости посрамит даже моего брата. Но он по-прежнему стоит недвижимо, взирая на меня сверху вниз.

– Ты меня боишься.

Заявление, не ждущее согласия. Я отвожу глаза и отворачиваюсь к стене. Он затеял новую игру? Он правда еще хуже брата?

– Сядь, – говорит он неожиданно, махнув рукой в сторону моего кресла.

Я сползаю вниз и сижу, обхватив руками края сиденья, пока он опускается на свое место. Смотрю на стол и стараюсь ни о чем не думать.

– Белый жеребец, с которым ты каждый день ходишь в поля, – какой он породы?

Вопрос звучит так, будто мы с Кестрином случайно повстречались у конюшни. Мне не сразу удается ответить:

– Не знаю, Ваше Высочество. Мне сказали… что он с Пышных Равнин.

– Превосходная особь. Главный конюший подумывает отдать его на разведение.

– На разведение, – повторяю я, как слабоумная, не в силах ухватить новый виток разговора.

– Конь отлично сложен. Сильный и быстрый, – объясняет принц, само воплощение приятного собеседника.

– Полагаю… полагаю, вы правы. Но я не уверена, что… у Фалады будет потомство. Его не использовали для разведения.

Зато я точно уверена, что белого ни в коей мере не устроит такая затея.

– Похоже, ты знаешь об этом коне больше, чем принцесса, – замечает Кестрин. – Откуда тебе известно, как его использовали?

Да будут прокляты эти игры словами. Я не смею хранить молчание, не решаюсь и отвечать. Силюсь и не могу понять Кестрина. Будь передо мной брат или будь принц похож на него, всякая игра давно бы закончилась. Не представляю, зачем он все растягивает, почему, уже загнав меня в угол, не нападает.

– Скажи мне, Торния, южные владения твоего отца, в которых ты прожила эти годы, – какие они?

– Ваше Высочество?

– Дэйрилин живет в замке или в усадебном доме? Что там за земли? Я много слышал об этих местах, но мне интересно твое мнение.

Я бездумно смотрю сквозь стол. Не представляю. Никогда не слушала болтовню о родовых землях лорда, потому что любые разговоры включали Валку. У меня нет никаких ответов.

– Думаю, ты никогда там не бывала, маленькая колючка. – Голос Кестрина в тишине комнаты звучит почти ласково.

Неудивительно, что он уже бросил называть меня леди. Я кусаю губу, делаю вдох, собираясь ответить, но он опережает меня:

– Помни, что лгать королевской семье – преступление, которое карается смертью, ибо такая ложь приравнена к измене.

– Скажите, чего вы от меня хотите, Ваше Высочество? – молю я.

– Правды. Кто ты такая?

– Я гусятница. Мне больше нечего сказать Вашему Высочеству.

Удавка уже аккуратно обхватила шею.

– Если ты не была леди Валкой, когда пересекла нашу границу, то что сталось с самой леди Валкой?

– Не могу сказать, Ваше Высочество.

С его лица сходит ледяная маска, глаза блестят в свете ламп. Он готовится к смертельному броску.

– А принцесса? – требует он, к моему удивлению, голосом острым, как сколотое стекло. – Что сталось с ней?

Он боится. И, как только я это вижу, понимает свою ошибку. Черты его искажаются, и через миг лицо уже спокойно.

– Знаешь ли ты, Терн, что изменилось в принцессе, которой ты служила?

Я мотаю головой, не смея говорить – только не ему, только не с цепью, все так же давящей на горло.

– Значит, признаешься, что всех нас обманула ты, никогда не бывшая леди Валкой?

Он поднимает бровь, слегка улыбается и, едва предупредив об опасности лжи, снова всем своим видом будто приглашает исповедаться.

Я чувствую, что ненавижу его за это, ненавижу его способность так легко играть со мной.

– Признаюсь лишь в мечтах о тихой жизни, – говорю я, хотя голос звучит нетвердо.

Он смотрит изучающе.

– Почему ты меня боишься, леди?

Я хочу сдержать дрожь, но от его треклятых глаз не скрыться.

– Уже дважды я заметил в тебе страх такой сильный, какой видел только во взоре подбитого оленя.

Мой взгляд бездумно блуждает по столу, цепляется на миг за вазу с фруктами и наконец замирает на драгоценном ножике.

– Кроме вас, я знаю лишь одного принца, Ваше Высочество.

Он застывает.

– И судишь меня по его поступкам?

– Я не в том положении, чтобы судить принцев.

– Но ты все равно ждешь от меня того же, правда? Он мог причинить кому-то боль просто ради удовольствия. Он делал больно тебе.

Я глотаю ком в горле и не поднимаю глаз. Брат издевался надо мной, это правда, но я была не единственной его жертвой, лишь излюбленной.

– У тебя очень странный страх. Ты боишься моей жестокости больше, чем законного наказания – хотя виновна именно перед законом. Почему?

Я не верю, что он не понимает. Как можно мгновенно видеть все, что я пытаюсь утаить, и не замечать очевидного сейчас? Может, он просто хочет, чтобы я сама сказала?

– Терн?

Я все-таки смотрю на него:

– Вы и ваш отец и есть закон. Разве не естественно бояться вас сильнее?

– Возможно.

Мы сидим в молчании. Он тянется к украшенному ножику, рассеянно крутит его в руке, кладет обратно и поднимает на меня взгляд:

– Это