Медвежьи сны - Светлана Смолина

– Я просто живу, Дима, – ответила она, ужаснувшись нарисованной картине. – Я не думаю о том, что завтра могу заболеть или состариться. Если об этом думать, сразу хочется умереть.

– Даже если об этом не думать, то все равно можно заболеть. И ты обязательно состаришься и даже умрешь в свое время. Но между этими событиями должно быть что-то еще.

– Что?

– А что бы ты хотела?

– То, что я хотела, уже не осуществить. Слишком много времени потеряно.

– Бездействие ситуацию не улучшит.

– Однако всему свое время, если ты читал Экклезиаста.

– Не читал, – буркнул он, – но точно знаю, что это не подход. За то время, что мы с тобой знакомы, уже можно было не с чужими детьми нянчиться, а самой почти родить.

– Кого родить? – встревожилась она и отняла руку.

– Да кого хочешь, – помрачнел он, глядя на свою опустевшую ладонь. – Мальчика или девочку. Или двойню.

– Я никого не хочу.

Она побледнела и отодвинулась в тень, будто в его городе рассчитывала найти тайный угол.

– Ну, так неведому зверушку, если детей не хочешь…

– Не хочу, – шепотом запричитала Маруся, морща лоб и ощущая комок в горле. – Дима, я не понимаю…

Климов тоже любил эти фертильные шутки. Стоя перед зеркалом: «Лучше один раз родить, чем каждый день бриться». Про затяжную зиму: «Страна беременна зимой». Про чужих скандальных детей: «Мальчик дрянь, нового делать будем». А она не понимала такого юмора, переживала и снова возвращалась воспоминаниями в тот день…

– Ты чего это? – не понял Дмитрий Алексеевич и подался к ней. – Ты только реветь не вздумай, Машка. Никто с тобой детей делать и не собирался.

И это была неправда. То есть он не знал, что в ее жизни была другая правда, о которой она старалась забыть.

В тот день Климов был за рулем сам. Он не позволял ей садиться за руль с момента, как она произнесла «у нас будет малыш» и, затаив дыхание, посмотрела, как провинившийся щенок. «Ты же хочешь ребенка, правда?» Глупо было сомневаться. Конечно, ребенка он хотел. Он хотел много детей, пять или семь, может быть. Просто именно сейчас время было неподходящее, чертов кризис. Но абстрактно детей он хотел, да и возраст у обоих уже был подходящий. Впрочем, если откладывать еще на год, на три… Кто знает, наступит ли удобное время. «Конечно, хочу! Что за вопрос, женщина!» И она снова начала дышать и улыбаться. Ну, конечно, как можно было усомниться в нем! Он хотел ребенка, и она хотела. Не семь, конечно. На семерых у нее ни сил, ни времени уже не хватит, но троих будет в самый раз! Троих они успеют сделать и смогут вырастить. Двух мальчиков и девочку. Или двух девочек и мальчика.

Однако в тот день Бог распорядился иначе. И Димочка был не пристегнут, а она хоть и ездила слишком быстро, но пристегивалась всегда. И когда в водительскую дверь ударил другой автомобиль и их закрутило на месте, выбросило на газон и швырнуло на опору рекламного щита, сработали подушки безопасности. И каким-то чудом они оба остались живы. Она – с минимальными повреждениями и ушибами, он – с переломами ребер, травмой шейного отдела и обширной гематомой в мозгу. Она пришла в себя не сразу. Мужа в салоне уже не было, а ее тормошил за плечо дядька в форме не то гаишника, не то пожарника. По дороге в больницу Маруся сто раз спросила про мужа и не ответила ни на один вопрос о себе. Слава богу, их привезли в одну больницу, и когда ее осматривали, она все время говорила про Диму, пока врач не наорал на нее и не отправил сестру звонить в нейрохирургию и узнать, что там с этим Климовым, у которого жена чокнутая. Вечером того же дня она сидела в реанимации возле замотанного в бинты Димочки и плакала, глядя в мертвенно-бледное лицо, перебирала его холодные пальцы и силилась вспомнить, что забыла сказать врачам на осмотре, потому что точно знала, что что-то забыла, что-то существенное. Но в тот момент ничего существенней его жизни не было и быть не могло. После операции врачи уверили ее, что он вне опасности и вообще везунчик, каких мало. Что он будет ходить, говорить и пить водку, несмотря на травму. И что до свадьбы все заживет. «До серебряной?» – уточнила она, а доктор вдруг смутился и сказал, что гораздо раньше. Холодные пальцы в ее руке вдруг подали признаки жизни, сжались, муж открыл глаза и посмотрел на нее отсутствующим взглядом. И она как ненормальная заорала в коридор «сестра!» и вскочила со своего стула, не представляя, что делать дальше и что ему сказать. Женщина металась по палате, и подоспевшая сестра лишь мельком глянула на пациента, хмурящего густые брови под повязкой, удовлетворенно кивнула и потянула ее из палаты. «Идем, тебе надо успокоиться. И ему нечего волноваться из-за тебя понапрасну!» Тогда это и случилось. То, о чем она забыла рассказать докторам на осмотре, напомнило о себе беспощадной болью. Посреди коридора Маруся рухнула на колени и взвыла, как волчица, увидевшая разоренное логово. Больные выскакивали из палат, к ней бежали белые халаты, а она смотрела бессмысленными глазами на намокающие красным джинсы и понимала, что ни девочки, ни мальчика у нее не будет. Не в ближайшие пять месяцев уж точно.

И никогда, как выяснилось позже, потому что сколько они ни пытались, ни разу ее тело не захотело носить в себе чужую жизнь. Еще пять лет напрасных усилий, и он заявил: «Есть же искусственное оплодотворение или как это называется?» В тот день у нее снова случился нервный срыв. И снова в их дом вернулся призрак собаки. «Все из-за собаки!» – шептала она посреди ночи, а он разжимал объятия и шел за успокоительным, пока она не извела их обоих слезами и длинными монологами ни о чем. Вернее, обо всем, чего он не понимал, потому что она снова валила все в одну кучу: и собаку, и аварию, и кризис, который уже давно кончился, и его загулы, и свои нереализованные мечты. Но главное, она категорически отказалась делать ребенка «ненатуральным способом». «Нет, значит, нет. Значит, мне не дано. Нужен тебе ребенок – найди нормальную женщину. Я все равно не смогу родить». А так ли был ему нужен этот ребенок, если его родит кто-то другой? И его Маруся будет плакать над фертильными шутками и отодвигаться от случайно оказавшихся рядом чужих малышей, как от прокаженных.

С той аварии детей она стала бояться почти так же истово, как собак. И когда одна из девиц, с которой у него был затяжной роман, сообщила с кокетством и гордостью, что беременна, он, не раздумывая, повез ее в клинику, оплатил аборт, дал денег на лечение и сказал себе, что отныне никакого доверия этим сучкам. И что надежнее презерватива никто ничего не придумал. А для безопасных отношений у него есть жена.

Черт бы побрал эту вынужденную безопасность! Впрочем, после потери ребенка у него появился собственный комплекс. Он никогда не садился за руль, если в машине была Маруся. Со временем он вообще перестал садиться за руль, и три сменных водителя были в его распоряжении днем и ночью.

Его мать как-то сказала, что если бы он пристегнулся в той аварии, она бы все равно потеряла ребенка. Маруся выслушала ее с каменным лицом, а Дима, оставшись с матерью наедине, долго орал, что потратил столько лет, чтобы жена успокоилась, и что он не позволит… Но запретить другим сплетничать он не мог. Они оба думали так же, и ни один не решался произнести вслух, что Маруся могла лишиться ребенка и без аварии. А что бы изменилось, знай они ответ? Они все равно оставались одной сатаной, одной плотью, неспособной оставить после себя свое продолжение.

Плакать в объятиях хозяина было легко и спокойно, и, возможно, именно этого ей не хватало все месяцы. Просто заливать слезами плечо мужчины, который не представляет, что происходит и откуда столько воды, зато может обнимать и гладить по голове. От этого блаженного чувства облегчения она готова была реветь весь вечер, лишь бы он обнимал. Но принесли борщ, и он вытер ее щеки, а потом сунул ей в пальцы ложку и приказал есть. Маруся рассказывала, как впервые попала в интернат, не в силах забыть смешного мальчишку, которого сестра называла барбосом, как решила, что дети выглядят, словно оловянные солдатики, и это ужасно. Что не заметила, как привыкла приходить к ним время от времени и смотреть на двух сироток, представляя, что они могли быть ее детьми.

Он не перебивал и не задавал вопросов, давая ей выговориться, и у Маруси возникло ощущение, что она разговаривает с Филькой, которому можно рассказать все. Но когда он прервал молчание, иллюзия рассеялась, потому что он заговорил о том, чего она больше всего боялась.

– Дети – это похвально, хотя ты и не можешь себе позволить благотворительности. Это тебе не по средствам. И уж тем более не по средствам думать, что эти дети когда-нибудь станут твоими.

– Разве я просила тебя помочь мне разобраться в себе? – оскорбилась Маруся. – И делать выводы о моей жизни?

– Ты можешь злиться сколько угодно. Но факты налицо. В конце концов, никто не мешает тебе выйти замуж снова и родить, если ты считаешь, что не реализована как мать.