Медвежьи сны - Светлана Смолина

– Ты в любой момент могла позвонить.

– Я не могла.

– Если бы ты на самом деле хотела меня видеть…

– Я хотела и ждала, – призналась она, подняв на него искренние глаза. – А ты даже в ресторан не приходил.

– И как тебя понимать, скажи на милость? Что мне делать после этих слов?

Он повысил голос и почувствовал, что начинает злиться на ее странную, незнакомую покорность.

– Ты все равно уезжаешь, какая разница!

– Я вернусь перед праздниками.

– Ладно.

– Да что ты как неживая! – Он встряхнул ее, как больного зверька. – Поговори со мной нормально.

– Я не могу, – призналась Маруся, распахнув мокрые ресницы навстречу его раздражению. – Мне все время хочется потрогать тебя. Я начинаю думать, что могла бы не отпустить тебя в тот день и в любой другой, когда ты приходил. Но тогда все могло закончиться, не успев начаться. А я все еще не уверена, стоит ли начинать. Поэтому уезжай, и если ничего не изменится, когда ты вернешься, если ты все еще будешь…

Из всей паутины слов, которую она так искусно сплетала, он смог выхватить только первую фразу. И сразу же попался на это многообещающее «хочется потрогать», как безмозглый мотылек на яркий язычок свечи.

– Машка, зачем ждать месяц, когда ты уже сейчас можешь трогать меня?

– Как ты не понимаешь! Все может измениться в один миг, а тут целый месяц. Мы сто тысяч раз передумаем. И ничего не останется, кроме воспоминаний о сегодняшнем дне.

– Дотронься! И все поймешь!

Он отбросил ее сомнения, уверенный за них двоих. Но она не решалась, и минута сменялась новой минутой. И тогда ему не осталось ничего иного, как взять ее руку и приложить к своей щеке. И тотчас прохладные пальцы ожили, затрепетали, прошлись по виску, тронули мочку уха, скользнули по подбородку и прикоснулись к губам. Он целовал доверчиво раскрывшуюся ладонь и хрупкое запястье с подаренным браслетом, поднимаясь к плечу, а Маруся прерывисто дышала ему в затылок, прислонившись спиной к стене. Когда сдержанные губы добрались до ключицы, ей было уже все равно, месяц ожидал их впереди или год, или за этим днем больше не будет ничего, о чем хотелось бы мечтать. Она растворялась в его страсти, переставала быть независимой и одинокой Марусей Климовой посреди чужого и непонятного мира. Она готова была стать частью той жизни, в которой он опрометчиво называл их «мы», забывая, что для женщины это «мы» означало гораздо больше, чем просто близость в пространстве.

– Я купила домашний костюм, как ты хотел, – почти беззвучно сообщила примадонна, обнимая его за шею. – Я ждала тебя…

– Не надо костюма, дурочка! – Обычно беспощадные глаза с нежностью смотрели в ее доверчивое лицо. – У тебя ослепительное белье! Хотел бы я забыть о нем…

Внезапно Филька тявкнул, как щенок, и, вскочив на ноги за секунду до звонка, залился оглушительным лаем.

– Я никого не жду! – заволновалась она, разжав руки.

– Это за мной.

Константин сухо кивнул Марусе и протянул хозяину сложенный листок. Дмитрий Алексеевич, раскрыв записку, сунул ее в карман и повернулся к женщине.

– Мне пора. – Но она промолчала, отвернувшись, чтобы скрыть обиду. – Получилось все так, как ты хотела.

– Нет! – с жаром возразила она, позволив ему увидеть ее истинные чувства. – Я хотела совсем не так!

Он покашлял, пытаясь понять, правду ли говорят эти губы и обманчивые русалочьи глаза, но времени разбираться не было, и нужные слова не находились, как всегда.

– Я вернусь двадцать девятого. А ты ничего не придумывай, слышишь?

Она кивала и избегала смотреть на гостя, чтобы не расплакаться. Константин кряхтел, отворачивался, но никуда не девался. Мужчина надел пальто и, подвинув плечом охранника, вышел в коридор. Филька вопросительно взглядывал на оцепеневшую хозяйку, играя светлыми бровями. Она ожила только через полчаса после его ухода, устроилась на подушке и, закрыв глаза, представила, как через несколько часов проснется, а на календаре проступит цифра «29» и дверной звонок сообщит, что все будет именно так, как она хочет. Через месяц, в самом конце декабря.

Глава 7. Сомнения

Но никакие дверные звонки – вестники визитов, от которых кружилась голова и воспоминания о столичной жизни подергивались туманной дымкой, за месяц так и не нарушили ее утреннего сна. И квартальный календарь каждый день показывал цифру «29» среди таких же невыразительных и ничего не обещающих дат. На кухонной стене Маруся предпочла бы отрывной, где на каждом листочке можно было прочесть скучную цитату или заплесневелую «бомбу» о давно состоявшемся событии или бесполезную информацию о лунной фазе. Или про именины какого-нибудь Степана и Софьи, которые ее нисколько не занимали, зато давали возможность отвлекаться от мыслей о всех Дмитриях и даже Людмилах.

Гости опаздывали, Филька отъедался на колбасе и красной рыбе, публика в ресторане была благосклонна и несколько взвинчена в ожидании зарплат, годовых премий и мгновенных растрат в магазинах подарков и за праздничным столом. «С первого по тринадцатое». А снег шел и шел, скрадывая разницу между пафосными центральными улицами и нищетой на Дубовой и Колхозной, где Маруся изредка ездила на своей красной ауди, пытаясь вернуться в потерявшееся лето с запахом грозы, кофе и дорогого мужского одеколона, названия которого она не знала.

Телефон в кармане дубленки захлебывался модной мелодией, но Филькин лай и Димкин смех оглашали половину парка, и Маруся тоже хохотала, уворачивалась от снежков и звонка не слышала. В краткий миг тишины он вдруг прорвался истерическим звоном, она стянула зубами мокрую перчатку и выдернула на свет перегревшийся от натуги аппарат.

– Да!

Ее голос зазвучал, как колокольчик в оленьей упряжке Деда Мороза, и был таким открытым и радостным, что Дмитрий Алексеевич на мгновение опешил и чуть не ляпнул что-то неподобающее, вроде «здравствуй, малыш!» или и того хуже «я тебя люблю», но вовремя спохватился.

– Какого дьявола ты трубку не берешь? Я уже раз пятнадцать набрал!

– Я не слышала, прости.

Голос потух и загрустил. Хозяин запахнул пальто и пошел вдоль высотного дома по расчищенной дорожке, кивая на приветствия знакомых.

– Я даже к себе еще не заезжал.

Она молчала, ожидая, что будет дальше, и он подумал ее словами, что за месяц могло произойти все что угодно и она уже сто раз изменила свое мнение и не ждет, как обещала. Мчаться к ней с дороги было глупо, и еще глупее в этом сознаваться.

– Ты расстроена? Не скажешь чего-нибудь подходящего к случаю? «Привет, Дима. Я соскучилась», например.

– Здравствуй, Дима, – тихо сказала Маруся. – Тебя так долго не было.

– Я предупреждал, что вернусь в конце месяца! – Ее равнодушие разрушило все, чем он жил в последние недели, думая о встрече. – Разве трудно было запомнить? Или тебе плевать?

– Когда ты возвращаешься, жизнь в городе становится другой.

– С каких пор тебя волнует городская жизнь? Ладно, об этом позже. Сначала мы поедем ко мне.

– Я не могу сейчас, Дима! – растерялась она, наблюдая возню ребенка и собаки. – Тебе надо отдохнуть. Увидимся вечером в ресторане.

– Ты не можешь сейчас?

Он не верил собственным ушам, потому что глаза подтверждали его худшие опасения. Она стояла спиной к нему возле дерева, прижимая к уху телефон, вся обсыпанная снегом, как соседний куст, и смотрела, как ребенок и собака носятся по дорожке, оскальзываясь и падая в сугробы.

– Я занята, Дима, – почти прошептала Маруся, услышав тяжелое сопение в трубке. – Только ты не сердись…

– Чем же ты занята?

– Ну, понимаешь…

– Не понимаю, – зло сказал он и развернул ее к себе за плечо. – Ни черта я не понимаю, Машка! Во что ты со мной играешь?

Она выронила в снег телефон и даже не попыталась поднять. У нее были яркие щеки и губы, мокрые от снега волосы и виноватые глаза. Мужчина сунул свой мобильный в карман и, поймав ее лицо в ладони, поцеловал жестко и раздраженно, как будто наказал. А когда отпустил, она вспомнила про упавший телефон и принялась шарить рукой без перчатки в снегу. Он смотрел сверху на ее светлую макушку с растрепавшимися прядями и чувствовал, что все пошло не так. Он ждал счастья в ее глазах, нежности и покорности и этой ее удивительной решимости, когда она сама говорила то, что он не мог произнести вслух, и делала то, что он не смел, опасаясь обидеть и быть непонятым.

– Поедем, – не так уверенно попросил он, едва она поднялась, пряча мокрый аппарат. – Я не спал почти трое суток, я с ног валюсь от усталости. И у меня нет сил с тобой пререкаться.

– Тебе надо отдохнуть…

– Да что ты заладила, как бабка! – взвился он, выведенный из себя ее упрямством. – Я сам знаю, что мне надо. Тебя мне надо. Прямо сейчас и без разговоров.

– Я так не могу.

– Что не можешь? Без разговоров? Ну разговаривай, если приспичило. В постели тоже будешь болтать?

– Это не самая лучшая мысль – вот так переспать со мной, и все.