Ефим Сегал, контуженый сержант - Александр Соболев

Ефим встал с удобного кресла.

-    Спасибо, спасибо, довольно, не буду вас больше утомлять, - как можно вежливее возражал он.

-    Я совсем не устала!.. Ты тонкий, понимающий слушатель, для тебя приятно играть.

-    Как-нибудь в следующий раз.

Он торопливо попрощался и почти убежал из дома Крошкиных. Успев вскочить на подножку тронувшегося с места трамвая, сел у открытого окна. Лицо обдало прохладным ветерком.

-    Уф! - вздохнул он глубоко. - Слава Богу!

Трамвай увозил его все дальше от крошкинского дома.

А казенные, бездушные звуки, извлекаемые Тиной из пианино, приглушенные к тому же плюшевыми гардинами и ковриками, подушечками и пуфиками, заполнившими гостиную, преследовали, изводили его...

Около полуночи он лег спать. Разбудило кошмарное сновидение. Сердце стучало громко, часто. Ефим весь покрылся испариной... Он лег навзничь, закрыл глаза, попытался снова заснуть. Не смог. Попробовал прибегнуть к испытанному средству: мысленно обратиться к чему-то приятному, нарисовать красочные картины. Но вместо приятных воспоминаний и красочных картин в глаза полезли Крошкины с их переполненным вещами домом, Тиночка за пианино; по ушам, как град по жести, застучали холодные звуки незадачливой ученицы Брюшкова...

Май — месяц коротких ночей. В широкое окно комнаты, обращенное на восток, еле прикрытое подобием шторы, беспрепятственно ворвались лучи восходящего солнца. И в эти мгновения в голове Ефима неожиданно и необъяснимо начали складываться стихотворные строки.

Прозвучать оркестром Может пианино.

Только очень тесно В беленькой гостиной.

Ефим сбросил с себя одеяло, соскочил с кровати, достал из тумбочки карандаш и бумагу, записал четверостишье. А несколькими минутами позже сложились и последующие строки:

В ней, томясь от скуки,

Коврики и плюши

Заглушают звуки,

И сонату душат.

Отметая шторы,

Сквозь дымок пуховый Рвется на просторы Людвиг Ван Бетховен,

Где леса и горы,

Где гуляют тучи,

Где играет море,

Полное созвучий.

Стихотворение показалось ему удачным. Он легко и свободно вздохнул, будто вместе с Бетховеном навечно вырвался из крошкинского особнячка, из Тининого плена на широкий простор. Это было счастьем!

Он положил стихи в тумбочку, лег и тут же уснул.

Весь наступивший день, бодрый, словно умытый живительной волшебной водой, Ефим сочинял, нет, не сочинял, вдохновенно творил очерк о солдатах тыла. Вечером, прочтя его, Гапченко, не исправив ни слова, на углу первой страницы четко написал: «В набор. Срочно».

Глава двадцать вторая

Директор заводской школы рабочей молодежи пригласила Ефима на выпускные экзамены.

-    Приходите, не пожалеете. Уверена, почерпнете немало интересного и для себя и для газеты.

... Устный экзамен по русскому языку и литературе принимала пожилой педагог Рива Исааковна Шмурак. Она казалась довольной своими питомцами, удовлетворенно покачивала аккуратно причесанной седой головой и с гордостью посматривала на членов комиссии.

Слушая экзаменующихся школьников-подростков, Ефим отдавал должное их целеустремленности и упорству. Шутка ли, в войну со всеми ее тяготами, после полусуточной рабочей смены выкраивать время на учебу! Это ли не геройство!..

-    Какое впечатление произвели на вас мои воспитанники? - с этим вопросом Рива Исааковна подошла к Ефиму по окончании экзаменов.

-    Оно, вероятно, не совсем совпадает с вашим.

Ефим конспективно изложил свои мысли о преподавании литературы в советских школах. Рива Исааковна слушала его очень внимательно. Взгляд ее больших карих, совсем не постаревших глаз был устремлен на Ефима с настороженным любопытством и затаенным страхом. Она поминутно тревожно оглядывалась, прикладывала указательный палец к губам.

-    Знаете, Ефим Моисеевич, - почти прошептала она, -вы говорите мне такое, чего я ни разу ни от кого не слышала. У нас в одесской гимназии, когда я там училась, русскую литературу преподавали совсем, ну совсем по-другому. Но знаете, как говорится—«новые времена—новые песни»... - Рива Исааковна сделала паузу, затем продолжила: - Слушать вас, скажу вам без всякого комплимента, одно удовольствие. Но здесь, в этих стенах, не совсем удобно. Поэтому я набираюсь смелости и приглашаю вас к себе домой.

Не дожидаясь согласия Ефима, она назвала адрес.

-    Приходите, я надеюсь, вам у нас понравится. Муж мой - старый бухгалтер. Моя дочь... да, я еще не сказала вам, что у меня есть взрослая дочь - инженер-путеец. Ей тоже будет интересно с вами познакомиться. Мой муж, кстати, играет на скрипке. Бухгалтер - и скрипка! Правда, необычное сочетание? Но у него получается неплохо. Сами услышите.

Ефим не отказался от приглашения Ривы Исааковны, он пришел к Шмуракам, как и обещал, в ближайшую субботу, под вечер.

Семья была в сборе. Глава ее, пожилой, но еще очень бодрый человек, дружески протянул Ефиму руку, пухлые губы его растянулись в приветливейшую улыбку.

-    Наум Израилевич, - отрекомендовался он.

-    Здравствуйте, здравствуйте, Ефим Моисеевич, хорошо, что пришли... Познакомьтесь, пожалуйста, с нашей доченькой, - сказала Рива Исааковна.

Со стула поднялась невысокая крепенькая женщина лет тридцати двух - тридцати четырех, лицом очень схожая с матерью: несколько крупные черты лица, карие, с типично иудейским разрезом глаза, лицо свежее, с румянцем, яркие ненакрашенные губы, прямые, черные, очень густые волосы.

-    Рита, - сказала она просто, с улыбкой.

Ефим охотно пожал ее руку. После нескольких общих фраз, почти одинаковых при первой встрече малознакомых людей, Рива Исааковна обратилась к Ефиму:

-    Не взыщите, Ефим Моисеевич, я не выдержала, поделилась с доченькой вашими необычными высказываниями...

-    В пересказе мамы, - заметила Рита, - ваши суждения наводят на размышления. Но интересно это услышать от вас, из первых уст. Вы не против?

Ефим не заставил себя упрашивать: люди благожелательные, не праздно любопытные слушатели, а, как он надеялся, приятные собеседники.

-    У нас с вашей мамой, — начал он, - шел разговор о самом волнующем ее вопросе — о преподавании литературы в наших школах. Согласитесь, литература, если судить о ней по сумме самых различных сведений, которые она содержит, должна считаться одной из главных учебных дисциплин, формирующих личность. А теперь представьте себе, что именно эту дисциплину учащимся преподносят заведомо тенденциозно, под угодным кому-то или чему-то углом зрения. То есть, в заданном ракурсе рассматривается и творчество, и сама личность любого писателя. А посему Достоевский - реакционер и мракобес, Есенин - кулацкий поэт и вообще под запретом. А кто такой Пушкин в школьной программе? На первом плане - борец против самодержавия и без пяти минут декабрист... Вы ведь помните?

Рита кивнула.

-    О Бунине, уверен, многие школьники просто не слыхали. Зато Демьяна Бедного заставляют заучивать наизусть. Как Пушкина! Это не смешно, это страшно. Примеров того, как будущий гражданин впитывает и усваивает запрограммированную ложь - множество. А ведь это - на всю жизнь! Может ли надеяться учитель, в частности, ваша мама, что ее ученики научатся отличать черное от белого, искажение правды от самой правды? Я хочу сказать - научатся ли они самостоятельно анализировать, критически мыслить?.. Вас не утомила моя тирада?

-    Нет-нет мне интересно.

-    А что знают школьники, да только ли школьники, а и мы, взрослые, например, о современной зарубежной литературе? Боюсь, что постыдно мало. Многих писателей по идейным соображениям не переводят. Фильтруют: что можно, что - не можно, - Ефим махнул рукой, - мы духовно обделены, обобраны. Беден внутренний мир юношей и девушек, вступающих в жизнь... Так было в тридцатые годы, продолжается это и теперь, в сороковых... Так, видать, и пребудет до скончания «новой эры», - горячо и невесело закончил Ефим.

-    Ну, что я вам говорила? — Рива Исааковна обратилась к своим домочадцам, как бы призывая их в свидетели чего-то диковинного. - От кого вы в наше время услышите такие крамольные речи? Ой! - Она вскочила с дивана. -Самовар там наверно убежал!

За чашкой чая беседа текла тепло, непринужденно.

-    Ешьте, пожалуйста, коржики, - угощала хозяйка Ефима, - еврейские коржики с маком. Вы, наверно, давно не пробовали таких... Знаете, мне повезло: на днях получила по талону килограмм пшеничной муки. А мак у меня еще Бог ведает с какого времени. Вот я и испекла коржики специально для гостя, как-никак - еврей, вспомнит маму, детство.

Коржики Ривы Исааковны оказались точь-в-точь такими же, как те, что много-много лет назад, каждую пятницу выпекала мать Ефима: они рассыпались и таяли во рту, вызывая у него одновременно с чувством удовольствия воспоминание о потерянном родном доме, далеком детстве, давно умершей матери.