Голые мозги, кафельный прилавок - Андрей Викторович Левкин

же, но тут и понятен предмет речи. Так-то у него и поляна любого текста – предмет работы, не только развитие слов на ней. Герои этого небольшого-дворового футбола – мифологические герои однозначно. У них клички-прозвища, их состояние может меняться (кто-то только что вернулся с сенокоса, например), но свои роли они исполняют всегда (если уж появились):

«Позапрошлый матч стал первым столкновением с заводской дружиной, возглавляемой Ромуло Волком. Начался он с часовым опозданием и на другом поле, на которое команды вывел Пожарник. Лыжник вступил в противоречие с верхушкой своего начальства, сказавшись, что отправился на кладбище, не боясь плохих примет. Ему пришлось все равно уехать в Бердск после перерыва».

Кто у Iванiва главный, демиургический герой? А у Д. Дефо? Кто этот герой в «Робинзоне Крузо» – понятно, но в «Дневнике чумного года»? Сама чума. Антропоморфность главного героя необязательна, всегда обязательна игра. Литература – игра в оболочки, поэтому игра, которая и сама оболочка (тот же футбол), годится дважды. Герои эпоса – тоже оболочки, такие-то имена (в игре), как скафандры, в которые они засовываются для участия в ней. Тут смысла больше, чем в регламентных переживаниях лириков о том, что настала осень, одиноко, чай остыл, но я зато така-а-ая дура / зато останусь непонятым. Хотя, конечно, и это тоже игра. Только она с нулевой суммой, то есть с неизбывной антропоморфностью. А у Iванiва не так.

«Второй матч после дождливо-весеннего перерыва собрал почти оптимальный состав – не подоспел только Стас на роликах и состязающийся на ипподроме Конь. В этот раз в схватке сошлись молодые и красные. Сонный Бурябор хотел самоудалиться еще до начала и в результате заснул, обхватив штангу. Красные были в большинстве, и счет размочил, как выяснилось позже, Ега, ловко убравший заща на фланге и поразивший дальний угол своего дядечки. Ближе к первой четверти подоспел Мамылыга с лангеткой на руке – воспалился артроз, – который стал лишним с фотоаппаратом на поле».

Все исполнено внутри игры (не совпадающей с футболом как таковым), с логичным стремлением к единственно правильному (то есть авторскому) изложению каждого движения в каждом из футболов. Тут не о точности репортажа, игра в том, чтобы текст сошелся, раз уж начался, а для его начала сгодится что угодно. Предмет игры может задать даже публика, конец не обязан быть конкретным результатом, итог – когда схвачено то, вокруг чего была игра, неважно – закончилась она по времени или по достижении заранее условленного счета.

Такой квадрат, куда приходят с любым барахлом и что-то с ним делают, прилюдно исследуя его. Например, собственный рассудок. Предъявляя метод, который сейчас сделается быть всем, что только есть на свете. Голые мозги, кафельный прилавок. Рассуждения оживляют что угодно, покемонов тоже. Даже если исходная тема – заведомый фейк, рассуждения по ее поводу фейком уже не будут.

Подход «Что там внутри?» безусловно инстинктивен. Стоят дома, что у них внутри, чем дом не покемон? Как устроены трубы, провода, фундамент – тема эксплуатационная, но там и люди живут, заполняют внутренности своими жгутами (красный пахнет земляничным мылом, синий – отвертками, тонкий и скользкий черный – ацетоном). Можно нарисовать анатомию домашней утвари. Есть техническое описание пылесоса, но возможна и его альтернативная анатомия. Да и по жизни как-то внутри одного большого покемона.

Или, наоборот, вот мы, а вот все остальное, и оно вполне себе покемон, какой кому достался. Вроде должен быть один для всех, но кому какой достался на самом деле. Отношения между такими и сякими людьми – стандартов («любовь», «вражда», «дружба» и др.) недостаточно, они вообще (если всерьез) не могут называться никак, но всякое из них может быть представлено покемоном. Тот, безусловно, внутри как-то физиологически устроен. Фишка, которая выставится в соответствии, может быть сколь угодно условной, но ее анатомия с физиологией безусловно реальны, если только сохранят сырость. Что угодно можно представить в каком угодно виде, если внутри сделать как надо. Даже небольшое: неожиданную тяжесть стакана в руке, покривившуюся вывеску, а на любую мысль тоже найдется ее внешний вид. Как выглядит кантовское звездное небо над и т. д. в виде покемона? Или слова Тютчева о том, что изреченное дао не является истинным дао? Возможно, это стеклянный белый глаз с лиловым треугольным зрачком.

Закон исключенного третьего – тоже. И теорему косинусов (a2 = b2 + c2 – 2bc · cos α). Можно придумать штуковину, которая представит теорему Гёделя о неполноте (например, вторую), должно выйти красиво, иначе почему именно она так популярна у гуманитариев? Впрочем, для них то, что вне их компетенции, всегда склад метафор, а это и есть покемонизация. Рисовальщик Stoll никакой, но что тут рисовать? Исходные картинки – канонические, внедрить в них внутренности – это не изобразительный подвиг, но обосновать – уже дело. Тексты (сопровождают картинки: места обитания, тип питания, способы размножения и прочее, что положено при описании видов) надо было сделать в рамках принятой игры. А у каждой из игр свои внутренности и правила жизни («Пикачу живут около 20 лет, половая зрелость наступает к двум годом. Как и другие покемоны, размножаются кладкой яиц, делая это в любое время года»).

Кафе «Джинн» – картинка на стене, а у той все внутри: жгуты, мысли и болтовня всех подряд чешуйками, время (много разного времени, то есть разных цифр), деньги (бумажки и мелочь), вид из окна – пусть и между делом, наискосок. Запах кетчупа и горчицы из открытых плошек на раздаче, какой-то куриный пар с кухни. Сигаретный дым оттуда же – наверное, вышли курить к служебной двери, задувает. Можно ли представить щель покемоном? Наверное, но он должен быть ярким, чтобы не спрятался.

Откуда берется несуществовавшее? Оно же не танкер, который – упс! – загорелся и произвел новый смысл. Много танкеров тут и там; нет, не они. В Риге на Skolas есть урна, а на ней картинка – кошка с надписью Est ir Labi: «Есть – славно» или же «Питаться – это хорошо». Исходный язык не дает восстановить точную интонацию, зато без нее мощнее. Но не в этом дело, урна оклеена стикерами, какими-то картинками полусодранными (а кошка держится уже третий год, не меньше). Представим себе некую кошку, тотальную. Она ничего не делает, даже о еде думает не постоянно. Но от нее, как эти стикеры, исходят, отлетают – ею излучаются разные, не существовавшие ранее штуки. Такие-сякие. Чем не космогония? Что-то же должно откуда-то возникать, как бы иначе об