Голые мозги, кафельный прилавок - Андрей Викторович Левкин

С аццким сотоной действовать надо ровно так: действия – сбои между действиями – в сбое и паузе появится смысл, который он не сможет употребить, закатывая в ноосферу. Невидимый, как бы пустой шарик пустоты, пусть – для наглядности – как елочная игрушка (тонкостеклянная, мелкая) вживляется в текст, как в человека (это отсылка к теме «Шестикрылый серафим и Кремастер-3 Мэтью Барни». Если гуглить, то серафима в поиск включать не надо, только Matthew Barney и Cremaster; или Neo Rauch, работы середины нулевых, например выставка para). Внутрь вживляется пустота, производящая пустые смыслы, которые производят (→) реальные смыслы при перескоке с одного пустого на другой.

Внутрь текста, как человека, вставляется недостаточность, она же невидимый демиург, которому в этой недостаточности чего-то надо, раз уж он ею порожден. То есть тушка белая, гладкая разрезается, кровища во все стороны или же ее немного, а внутри, надо полагать, все заполнено плотно, но втиснуть возможно, там же мягкое; считаем, что можно запихнуть. Сейчас текст (вот сейчас) режется – надрез и дырка примерно в абзаце с мозгами на прилавке, коль скоро эта точка и предъявила проблему.

В текст, как в человека, врезается дополнительное. Не как шунт, а для расширения функционирования; почти как дополнительный орган (восприятия или действия). Внутрь вшивается невидимый конкретно демиург, он теперь тут внутри и примется как-то себя вести, тыкая текст изнутри, возможно, со звуками «хоп-хоп», «блямс-блямс», «тыц-тыц». Не какой-то великий Демиург-демиург, просто такое слово. Находится внутри, невидимый, осуществляет переминания, сбои, паузы, смену фактур, ритма и смыслов, производя тыц-тыц, блямс-блямс, хоп-хоп. Извлеченный во время функционирования, он может оказаться мелкой землеройкой или летучей мышью, черной-треугольной, с крыльями небольшого размера, быстрыми кругами, почти видимыми окружностями по комнате – куда сдуру залетела. Потому что его функция – находиться внутри, а не быть вытащенным наружу. Он и правда внутри, неизвестно, что такое, но фурычит; там происходят переминания и иногда блямс-блямс, хоп-хоп, тыц-тыц. Да, демиург локальной истории, но тем не менее из класса демиургов, торжественных и невидимых. Может, например, произвести bUm shashabum bA – раз десять подряд, а потом nU-dA – двадцать раз, это уже когда драйв придет. Или демиурга этими звуками можно вызвать – легко проверить, произведя звуки самостоятельно.

В районе мозгов на кафеле текст разрезается. Он (невидимый) засовывается внутрь отсюда туда. Белая бумага (условно) текста зашивается крупными, конечно же, стежками. Когда б я был Zinken Hopp, то нарисовал бы картинку: какими именно стежками суровой нитки эта щель теперь зашита. Чтобы заметно, так венский акционист Günter Brus был сплошь белый (лицо, костюм, ботинки), но сшит и3 двух половинок (Wiener Spaziergang, 1965): дерганая линия по вертикали через середину лба, вниз до пояса, а ниже – по правой штанине и на ботинок. Черным по белому.

Текст теперь модифицирован внедрением в него демиурга – тот и сам был невидимым, а теперь уже внутри, так что совсем невидим. Но снаружи есть швы, абзацы. Демиург начинает думать, как производить то, чего не было, а текст еще больше становится похож на человека, разве что тушка у него другая; теперь он модифицирован, и его начинает колбасить.

На его, демиурга, месте я стал бы смотреть, куда же меня засунули. Ходить по тексту и разглядывать его, как фишка-фигурка на карте «Гугла» желтая: идет теперь по всем кускам текста, какими те были до его появления. Что ему еще делать, дальше пока нет ничего, а он уже внутри? Пошел с самого начала, сделает что-нибудь.

…

Город Х страна У, кафе «Джинн». Как происходили художественные работы, кормили ли художника, или он сам выходил на улицу, покупал хот-дог или приносил с собой бутерброды и кипятильник (уходя, его всегда забирал, мало ли)? Как реагировал на хот-дог с кетчупом его желудок, где он их покупал поблизости? Как часто приходил хозяин, чтобы наблюдать за ходом декоративных работ или просто постоянно торчал на объекте? Странно, все они ведь существуют сейчас, в этот момент, если, конечно, кто-нибудь из них не умер. Что-то думают, что-то делают. Сама столовая тоже существует, и там, вероятно, и теперь кто-то есть, если сейчас – при чтении – не ночь. Да, там же действительно на втором этаже кафе «Джинн», с другой стороны улицы видно, что и окна больше, и бордовые портьеры, и, похоже, нега-роскошь, возможно, даже какие-нибудь пороки. Внизу просто место, чтобы заодно кормить прохожих. А кресла закупили оптом, так что хватило и для нижнего помещения.

С другой стороны от «Джинна» на первом этаже дома бургерная или кебабная другой фирмы. Ближе к вечеру почему-то именно там собираются черные люди, едят, стоят возле входа, общаются. Улица хоть и неширокая, но из основных в этой части города. Там рядом даже станция метро, а вокруг аккуратный конструктивизм серого цвета, дополненный различными полупластмассовыми павильонами с разноцветными вывесками. Художник сейчас что-то где-то делает, двигается внутри своей жизни, кровяные шарики по-прежнему красные. Хозяин «Джинна» тоже функционирует. Пьет кофе или едет в машине, осуществляет жизнь. Можно даже выдумать в лицах их дела, заботы, страсти и т. п. Но тут все не понарошку, вот в чем дело. Они существуют, странно это, что все вместе и одновременно. Существуют даже люди с открыточного моста в Люксембурге, который ведет в верхнюю, старую часть города, когда-то попавшие на случайную фотографию. Кто они и где теперь, помнят ли, как они года полтора назад были на этом мосту (ничего особенного, день как день, вспомнился), тыц-тыц. Или, практичнее, куда делись молодые люди, которые лет десять назад в салонах связи продавали телефоны? Они же все куда-то делись, потому что там по-прежнему сидят молодые. Ушли на повышение, но пирамида же – всех не пристроишь, стушевались в никуда? Как себя чувствуют люди, игравшие Der Schmaltztango с Намысловским на Jazz Jamboree-75? Пожалуй, кто-то мог и умереть – больше сорока лет прошло. Что сейчас ощущает Neo Rauch, он-то жив?

Такое-сякое вещество продолжает валиться, каждую минуту, делая неважными абзац за абзацем (такими неважными, что можно и не дописывать, что именно делая неважным). Ватные камни катятся, рыба желтый полосатик упакована в легкую фольгу, полосатика съели, и фольга лежит на берегу реки Х города Х страны У в точке, по диагонали от которой принялась возникать ноосфера, как если бы вылезла там из почки. Или вот большая уличная ваза, в которой на ветру болтается слабый цветок незабудки, единственный; там еще пожухший ноготок, пара окурков, маленькая