Венеция не в Италии - Иван Кальберак

я такого и представить себе не могла, прости меня, мне так жаль. Я сделал понимающее, но опечаленное лицо, типа: мне тоже очень жаль, это ужасно, я просто не знаю, как из этого выпутаться. Не знаю даже, выпутаюсь ли когда-нибудь вообще. Можно многое сказать друг другу без слов, одними глазами, иногда это свойство оказывается очень полезным. Ну, а затем каждый из нас опять погрузился в собственные мысли, поскольку добавить к сказанному было нечего.

Я попытался заснуть – когда переживаешь большое унижение, это отнимает много сил. А может, сон для меня был единственным способом бегства. Я подумал о том, что мог бы родиться в гораздо худшей среде, скажем, у родителей, которые били бы меня смертным боем. Если взглянуть на статистику, нельзя не признать, что все могло бы быть в тысячу раз хуже. Но я предпочел бы родиться у родителей, чьи показатели были бы ближе к среднестатистическим, хотя бы в плане душевного здоровья. Уверен: окажись мои однажды в парижской клинике Святой Анны, их не выпустят оттуда без серьезного обследования. Нет, я вовсе не утверждаю, что их надо запереть в психушку, но все же я охотно обменял бы их на родителей с чуть более предсказуемым поведением, более рассудительных и вдобавок более респектабельных и чистоплотных – не чтобы мои были грязнули, а так, не особо ухоженные. Это, знаете ли, вопрос приоритетов: у моих родителей и у меня они разные.

Машину стало сносить вправо, затем влево, папа выправил ее, но, похоже, забеспокоился, правда не очень, по крайней мере, не так сильно, как мама.

– Что происходит, Бернар?! Тормози!!

– Не знаю, что-то странное, – отозвался папа. – Трейлер как будто раскачивается от порывов ветра.

Я посмотрел по сторонам: ветки деревьев не шевелились.

– Ветра почти нет, папа.

Он резко сбавил скорость, но машину продолжало болтать.

– Наверно, колесо лопнуло, – предположил он.

Я закрыл лицо руками, мне было тошно. Если невезение пристало как репей, что ты можешь сделать? Вот папа считает себя везунчиком на том основании, что однажды он выиграл первый приз в лотерее в супермаркете – фотокамеру «Супер-8», которой никто из нас ни разу не пользовался, мы даже не взяли ее с собой в Италию, потому что у нас нет пленки, да и вообще, кому она нужна сейчас, когда появились цифровые видеокамеры? Тем не менее папа уверен, что удача сама плывет ему в руки. Непонятно только, откуда у него эта уверенность…

При первой возможности он вышел из ряда и съехал с автострады, не имея представления, куда мы попадем. Мы оказались на небольшой стоянке, где не было даже заправки, ни закусочной с кофейной машиной, только какая-то будка с туалетами, от которых воняло на десять километров вокруг, и столами для пикника с крошками от чипсов. Мы вышли. Папа осмотрел колеса трейлера. Одно колесо и в самом деле спустило.

– Пробито? – спросил Фабрис.

– Похоже, да, – подтвердил папа.

– А запаска есть? – тут же спросил я.

– Для машины есть, а для трейлера нет, – невозмутимо произнес папа.

– Ты шутишь?

– А что, похоже? – сухо ответил он.

Да, подумал я, такое невезение не может быть случайным, его еще надо поймать, это не дается без тренировки.

– Наверно, мы повредили колесо, когда выезжали с поля для гольфа. Помните ту здоровенную яму на дороге?

Помним, вздохнули мы.

– Что будем делать? Вызывать помощь? – предложил Фабрис.

– Не надо, – гордо заявил папа.

И через несколько секунд вынес из трейлера аэрозольный баллон с гелем – такой штукой, которая заделывает дырку в шине, если ее набрызгать внутрь.

– Мы спасены! – с улыбкой произнес он, понимая, что я волнуюсь.

– Теперь мы сможем доехать до Венеции?

– До Венеции нет, но до ближайшего автосервиса доедем, там нам поменяют колесо, и мы тут же двинемся дальше.

Я взглянул на часы. Пока папа, не говоря ни слова, наполнял гелем лопнувшую шину, я спрятался за деревом. Это был тяжелый удар. Вне всякого сомнения, наше путешествие обернется полным фиаско. А я так стремился этого избежать, хотел купить билет на поезд и поехать один, без приключений, чтобы послушать, как Полин в Венеции играет на скрипке. Приехал бы вовремя, задолго до начала концерта, ведь поезда порой все же ходят по расписанию. А теперь все кончено, я не успею на концерт.

Меня охватило неизъяснимое отчаяние, не знаю в точности, что означает это определение, но оно соответствует тому, что я чувствовал. Ко мне подошла Наташа, потом мой брат, потом папа и даже мама. Они стояли вокруг меня, спрашивали, что со мной, а я не мог произнести ни слова, так мне было плохо.

– В чем дело, Эмиль? – озабоченно спросила мама.

Я судорожно всхлипывал, слезы лились, как Ниагара, я с трудом пробормотал «не знаю», потому что не в состоянии был объяснить, в чем дело, а если бы и мог, это ничего бы не изменило.

– Это потому, что ты боишься опоздать на концерт? – догадалась Наташа. Впервые в жизни я встретил человека, умевшего так быстро меня понять: в этом ей помогали ее тонкая женская интуиция и доброта. Я несколько раз мотнул головой, как будто у меня была икота.

– Мы, Шамодо, не признаем себя побежденными, пока не достигнут финиш, – торжественно изрек папа. Фабрис взглянул на часы.

– Мы не доберемся к четырем часам до Оперы, это ясно как божий день.

Папа счел уместным приуменьшить масштаб проблемы:

– Ничего страшного, пригласишь свою подружку на ужин в кемпинг, знаешь, скрипка – это, конечно, очень мило, но быстро надоедает.

Тут я форменным образом распустил нюни (если можно так выразиться, потому что, мягко говоря, я был не в форме). Папа понял, что его идея не встретила одобрения с моей стороны. И молча удалился вместе с мамой. Фабрис тоже куда-то исчез.

Я медленно съехал по стволу дерева и сел на землю. Наташа, не говоря ни слова, села на корточки рядом со мной. Казалось, она мне сочувствует. Секунду спустя раздался оглушительный рев мотора, затем скрежет тормозов. Передо мной остановился мотоцикл, на котором сидел мой брат со шлемом на голове, а другой шлем он протягивал мне.

– Надень это и садись. Я отвезу тебя в Венецию. Гарантирую, что успеем вовремя.

Я не верил своим ушам.

– Ты украл байк? – заволновалась Наташа.

А вот тут я совсем не удивился: когда Фабрису было шестнадцать лет, это было его основным занятием.

– Позаимствовал, – уточнил он. – Не надо было им оставлять его без присмотра… Правда, папа их отвлек немного…

Значит, это был семейный заговор.