Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

Старуха быстро надела ватник, и тоже вышла, и опять схватилась за вербу, и опять через пальцы покатились ледяные капли.

— Сережа, ты сумасшедший! — счастливо и вместе притворно-сердито говорила Ксения.

— Ну и что же?! — смеялся тот. — Вот возьму и проторчу всю ночь у твоих окон! Буду стоять и петь, чтобы тебе веселее спалось.

Там долго длилось молчание. Наконец раздался вздох и шепот:

— Теперь иди.

— Нет, не отпущу! Всю ночь будем бродить.

Ветер приоткрыл калитку. Проехавший грузовик фарами высветил Ксению и молодого парня. Их тени пронеслись по земле. Полина Петровна вздрогнула, рука ее скользнула по мокрому стволу. Из темноты возник… Федя Крюков! Тот, далекий, который, бывало, выйдет на улицу — и ровно бы солнце появится. Тот, с которым песни пела.

И у этого парня та же стать, та же осанка. А может быть, ей почудилось, что он так похож на Федю? Ведь фары светили в молодое, гордое лицо только миг.

— Сумасшедший! Уходи! Мама же сердится! — смеялась Ксения.

— Почему сердится? Пойдем, я скажу ей спасибо за такую дочку! Хочешь, на колени встану перед ней?! Хочешь?!

Полина Петровна шершавой ладонью провела по лбу. И вдруг как-то всей душой, всем телом вспомнила, ощутила, почувствовала это молодое счастье, этот порыв сердца. И у нее такое же было. Хоть потом и надругались над этим, но все же оно было. Вот так и она стояла с Федором.

Теперь Полина Петровна услыхала далекую, с площади, музыку.

Где-то прогромыхал грузовик, и ей представилось, как он разбрызгивает раскисший снег. Снег шлепается в стены, в заборы и прилипает ошметками.

Услыхала, как ветви стегают по ставням, по забору, по крыше.

Услыхала, как булькает под трубой, как журчит у забора, как шлепнулось у кадушки, как льется из дырявых водосточных труб.

Увидела на вербе множество плюшевых шишечек и множество капель. Они едва уловимо светились, отражая звездный свет.

Иногда слышался тончайший стеклянный звон — на сугробе опадало ледяное кружево, под которым была пустота. Девчонкой она подсовывала руку под такую корку.

Серый, тощий снег таял от ветра неудержимо. Там и сям проступали островки сухой земли. Они пахли волнующе, как разломленный гриб. Днем Полина Петровна видела на них маленькие следы детей. И теперь это было для нее как цветы на летних полянах.

«Да что же это я, старая хрычовка! — подумала Полина Петровна. — Разве жизнь может остановиться?» Сжав зубы и вздрагивая плечами, она осторожно, бесшумно пошла в дом, наступая в лужи с утонувшими трепещущими звездами.

Тарелкин за облаками

Директор мебельной фабрики Тулупников собирался домой обедать. Он складывал в стол служебные бумаги. В открытое окно кабинета из цехов доносились храп пилы, стукотня молотков, завывание моторов. Со двора пахло смолистым деревом, опилками.

На грузовики взваливали новенькие столы, стулья, кресла, сверкающие зеркалами шифоньеры. От зеркал через весь двор проносились огромные и ослепительные, как само солнце, «зайцы». Иногда зеркала взрывались снопами сияния.

— Осторожнее! Не бревна грузите! — сипло кричал начальник заготовок и сбыта.

Под окном раздались мужской хохот и женский визг.

— Оставь прихоть — ешь курятину! — кричал шофер Коля Тарелкин.

— Ишь, дерет глотку, — проворчал Тулупников.

Он как-то видел своего шофера на пляже. Тарелкин был весь в татуировке. Во всю грудь размахнул крылья голубой орел. На животе изображена бутылка, из которой лилась в стакан синяя струя водки, а на спине — голая русалка. На ногах выколоты слова: «Они устали», на руках: «Ты, работа, меня не бойся: я тебя не трону», на плече: «Не забуду мать родную». На левой руке по букве на пальцах: «Л-е-н-а», а на пальцах правой: «К-о-л-я».

Шофер он был первоклассный, но лихач неисправимый. Он терпеть не мог тихой езды, а тащиться в хвосте у другой машины считал для себя просто унизительным. Если же кто-нибудь обгонял его, он видел в этом оскорбление. Даже зубы стискивал. Даже багровел.

В общем, он озоровал на дорогах, и ездить с ним было жутковато.

Тулупников, не вставая из-за стола, крикнул в окно:

— Тарелкин!

— Я, как всегда, на посту, Пал Николаич! — лихо откликнулся шофер.

— В кабинет! — скомандовал Тулупников.

Тарелкин крякнул, какая-то девчонка ехидно захихикала.

Дверь вкрадчиво визгнула, и в кабинет, чуть косолапя, вошел коренастый крепыш в клетчатой ковбойке с засученными рукавами, в синей спецовке с лямками через плечи и с перехватом на груди. Два нашивных брючных кармана оттопырились, набитые красными яблоками. В третий карман на груди был втиснут томик Джека Лондона. За ухо заложена лиловая астра, за другое — папироса, а под кепку подоткнут карандаш.

Коричневые глаза Тарелкина, обычно плутоватые, озорные, сейчас сияли детски кротко, невинно. И все скуластое, монгольское лицо сделалось простоватым, добродушным. «Простак от хитрости», — подумал Тулупников и подчеркнуто любезно спросил:

— Может быть, вы соизволите, многоуважаемый Николай Дмитриевич, объяснить мне: что вы там вытворяете?

— Где? — наивно и кротко спросил Тарелкин.

— За окном, если изволили не забыть.

— Ах, за окном? Да проводил культработу с девчатами! Темный народ! — Тарелкин добродушно ухмыльнулся.

— A-а, вы, значит, просветитель. А я и не подозревал у вас таких талантов! — Тулупников ядовито улыбнулся, изогнув одну бровь. — Послушайте, уважаемый товарищ Тарелкин! А не кажется ли вам, что человеку присуще иногда иметь ум? А? Особенно если мудрая природа отпустила ему уже двадцать один год!

— Правильно, Пал Николаевич, правильно! Конечно, пора уже оставить прихоть и есть курятину, — смиренно и простодушно согласился Тарелкин.

Разными интонациями он придавал своей любимой поговорке любой смысл.

— Ведь кое-кем из сидящих за рулем уже давненько интересуется вся милиция. На днях вы, осмелюсь напомнить, опять учинили небольшой шум в ресторане!

Тарелкину доставляло удовольствие следить, как начальство плетет замысловатые кружева из ехидных слов. «Ишь, как насобачился, удав!» — восхищался Тарелкин. Его пушистые брови весело дрожали.

— Так вот, пусть некто, сидящий за рулем, зарубит себе на носу: если подобное повторится — он вылетит из-за руля, как пробка из бутылки шампанского!

У Тарелкина на лице появилось самое искреннее раскаяние. Он мог сейчас даже всхлипнуть.

Тулупников резко приказал:

— Поехали!

«Кикимора ты!» — мысленно сказал ему Тарелкин, облегченно вздохнул и вышел. Он сунул в рот стебельком астру, прыгнул на перила, лихо съехал на первый этаж, идя через двор к «Победе», мимоходом растрепал девушке прическу, щелкнул по лбу пробегавшего мальчишку, бросил сторожихе яблоко и, насвистывая, сел за руль.

Пока Тарелкин ожидал начальство, ему вдруг стало неимоверно скучно. Во всех мускулах и даже в душе он испытывал раздражающий зуд, томление. Захотелось опять что-нибудь выкинуть. Подраться, что ли! Или газануть через весь город так, чтобы прохожие шарахались, а куры комками перьев вылетали из-под колес.

Тарелкин даже завозился на сиденье, сплюнул сквозь зубы в открытое окошко, ловко попав в воробья. Эх, осточертела эта кислая жизнь, застегнутая такими вот начальничками на все пуговицы! И чувствует Тарелкин, что, пожалуй, вот-вот взбунтуется и так поведет плечами, что полетят к черту все пуговицы! Хорошо, что завтра начинается отпуск.

Клацнула дверца. Тарелкин хмуро следил за Тулупниковым, глядя в круглое зеркальце над рулем. Сразу же дал скорость и метеором вырвался с фабричного двора.

— Может быть, где-нибудь случился пожар, уважаемый водитель, а я пожарник и вы торопитесь доставить меня? — затянул свое Тулупников.

Тарелкин вздохнул, сбавил скорость, вяло покручивал руль. Высадив начальника у дома с зелеными воротами, он рванул обратно. На тротуаре, вытирая со лба пот, стоял мужчина около двух чемоданов. Тарелкин затормозил.

— Э, подбросить?

Узнав адрес, он воровато оглянулся и показал все десять пальцев. Мужчина кивнул.

Потом Тарелкин три раза сгонял на базар и перевез трем женщинам картошку.

Однажды он видел в кино, как негр-шофер мчался, правя ногами. Это его восхитило. Но у «Победы» руль был слишком высоким, и поэтому Тарелкин овладел искусством негра только наполовину. Когда перевозил третьей женщине картошку, правя левой рукой, ловко забросил на руль одну ногу и, грызя яблоко, мчался, напевая:

Посмотри-ка, приехал Чико,Этот Чико прибыл к нам из Порто-Рико!Чико-Чико из Порто-Рико!У него в петлице алая гвоздика!

Испуганная женщина замерла. А когда остановились у ворот, облегченно вздохнула: