Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

Испуганная женщина замерла. А когда остановились у ворот, облегченно вздохнула:

— Ну и лихой ты парень!

Влетев с отчаянными гудками на фабричный двор, Тарелкин остановил автомобиль, хлопнул по голове, где под кепкой лежал комок денег, подмигнул в зеркальце:

— Ловкость рук и никакого мошенства!

Выдернул из кармана томик Джека Лондона и лег на сиденье, закинув ногу на ногу.

Мать пришла из леса, принесла корзину груздей. Сейчас она, сидя на крыльце, мыла их в тазу. Большие скользкие грузди до странного походили на свиные опаленные уши. Старуха солила их только в новолуние ранним утром на тощак. Это у нее такая примета: груздь вкуснее будет.

— Опять потащился до утра куролесить! — заворчала она. — Хоть бы помог по хозяйству. Заборишко вон едва держится, ставни болтаются, калитка еле дышит!

— Ладно, ладно! — отмахнулся Тарелкин. Он из умывальника, привешенного к забору, мочил лохматые волосы. Причесавшись, нарядился в новые светлые брюки, в спортивную, из синего вельвета, куртку с «молнией».

В калитку заглянул Ванюшка. Он обладал здоровенными ручищами, широченной грудью, железными мускулами и совсем мальчишеским, даже нежным лицом. В школе он учился вместе с Тарелкиным, но, когда ухитрился остаться в шестом классе третий раз, ушел из школы и теперь работал грузчиком на мебельной фабрике. К любой учебе он испытывал просто отвращение.

Сейчас Ванюшка явился к Тарелкину щеголем. В кармашек черного пиджака он затолкал вишневый георгин. У лепестков были белые кончики — от этого георгин казался седым.

— Опять налакаетесь, зальете глаза! — закричала мать.

— Что вы, что вы, мамаша! За кого вы нас принимаете? — изогнулся Ванюшка. — Культурненько потанцуем и — домой.

На тротуаре ждал краснодеревщик Юрка. Его очень ценили на мебельной фабрике. Этот губастый разбитной парень в парусиновом костюме, несмотря на свои девятнадцать лет, был скуповатым и хозяйственным и уже копил деньги для будущей женитьбы. А жениться он запланировал в тридцать лет.

— Куда двинем, шарлатаны? — спросил Тарелкин. Он высоко подпрыгнул, сорвал ветку над головой.

— Сначала завалимся в «забегаловку», если у вас есть гроши, а потом в сад, — предложил Юрка.

Стояли тихие сумерки. В палисадниках клубилась желтеющая, но все еще пышная зелень. Деревья шапками листвы переваливались через изгороди, как переваливается букет через края кувшина. Сады оцепенели, точно к чему-то прислушивались. Из палисадников так крепко пахло душистым табаком, что казалось: еще миг, еще усилие — и глаз увидит клубящийся запах.

Тарелкину было необыкновенно хорошо. Заложив руки за спину, он тихонько шел, насвистывая.

В «забегаловке» толпились люди, тускло горела единственная лампочка, в клубах дыма кто-то хрипло ругался. Стоял противный запах водки и соленой рыбы. Тарелкин взял три стакана водки и три кружки пива. Пена шапками оплывала через края тяжелых кружек, шмякалась на пол белыми лепешками.

— Поехали за орехами! — чокнулся с приятелями Тарелкин и, содрогаясь, начал пить. — Ну, сила! — с трудом выдохнул он и минут через пять скомандовал: — А ну, ребята, слушай сюда! Двинем еще!

— У меня в кармане — вошь на аркане, — торопливо объявил Юрка, незаметно щупая пачку денег. Он сегодня получил за стеллажи, сделанные известному в городе профессору.

— Ерунда! Я плачу! Шофер всегда с деньгами!

— Глотаешь рубли, а выплевываешь полтинники? — бросил старик с желтыми от курева усами.

— Деньги что голуби: улетят — прилетят! Иди, папаша, хлебни с нами! — и Тарелкин браво хватил:

Милый Чико! Этот ЧикоПрибыл к нам из Порто-Рико,Сколько блеска, сколько шика,У него в петлице алая гвоздика!

Хохоча, вывалились на улицу.

Из мрака доносилось грозное погромыхивание. Тарелкин на миг подумал, что хорошо бы сейчас всем сидеть на крыльце, следить за молниями и рассказывать что-нибудь такое, от чего дух захватывало бы. Но приятели, шатаясь, побежали к трамвайной остановке. Трамвай был полон: люди стояли даже на ступеньках.

— Вперед! На штурм! — закричал Тарелкин. Он пытался пристроиться на подножке.

— Колька! Брось! Сорвешься, гад! — орали Ванюшка и Юрка.

Трамвай резко дернулся, и вся толпа ахнула: Тарелкин свалился. Трамвай потащил его, и у всех перехватило дыхание. Чудилось, что колесо уже отхватило ногу Тарелкину, потом руку, а вот и… Но трамвай ушел, а Тарелкин поднялся на колени, сплюнул и высморкался. Толпа ринулась к нему.

— Колька?! Жив?! Здоров?! — кричал Ванюшка бабьим голосом, ощупывая ему руки и ноги.

— Оставь прихоть — ешь курятину. — Тарелкин выдавил улыбку на спекшихся губах. Он уже протрезвел и весь дрожал.

Ванюшка отер со лба пот и неожиданно, от всей души, влепил Тарелкину оплеуху. Другую припечатал Юрка.

— Без руки мог остаться! Без ноги! — сыпались на него затрещины.

Избивали от радости, от облегчения, оттого, что заставил пережить эти сумасшедшие секунды. А Тарелкин мотал головой от оплеух, смеялся, и по щеке его сползали слезинки. Так ему, балбесу, и надо, так и надо! Эти удары даже доставляли удовольствие.

— Дайте ему хорошенько! Дайте! — кричали вокруг.

— Чтобы не лез! Чтобы не лез! — тузила его по спине корзинкой старуха.

— Собака, у меня руки до сих пор трясутся! — говорил Ванюшка, счищая пыль с костюма Тарелкина.

— Орали тебе! — бормотал Юрка, испуганно сунув руку в карман: ему почудилось, что в суматохе у него выудили деньги.

— Ну, братцы, вот это номер! — радостно рассказывал Тарелкин. — Думал, крышка! Башка почти под колесом! По шпалам барабанит!

Оживленно разговаривая, они вернулись в «забегаловку». Идти в сад было нельзя — куртку на спине Тарелкина разорвало пополам. А потом как-то очутились у зеленых ворот Тулупникова. Глаза Тарелкина сверкнули, он огляделся по сторонам — было пусто. Вдали порой змеились молнии. Тарелкин возбужденно зашептал:

— Сейчас мы, братцы, малость пошутим. Палисадник на дорогу утащим!

Ванюшка захихикал, Юрка гоготнул, но Тарелкин замахнулся:

— А ну, цыц вы! Заткнитесь!

Все трое подхватили изгородь, рванули столбики вверх. Кряхтели, приглушенно фыркали:

— Вот черт, не поддается!

— Эх ты, муха! Дергай сильнее!

— Не смейся, дьявол, услышат!

Изгородь затрещала. Во дворе басом залаял пес, в комнате вспыхнул свет.

— Полундра! — вдруг благим матом заголосил Ванюшка и бросился бежать, но упал; Юрка налетел на него и рухнул на землю; Тарелкин засвистел по-разбойничьи. Во дворах залаяли собаки. Тарелкин, задыхаясь от хохота, удирал по дороге. На спине его взлетали лохмотья, сердце бешено колотилось. Эх, мощно! Вот это жизнь! А то киснешь, киснешь! От зеленой скуки на стенки начнешь бросаться!

…Он спал на раскладушке в сарайчике для дров. Тучи ушли. В распахнутую дверь печально и кротко смотрела низкая желтая луна. Общипанная ветка тополя перечеркнула ее, повесила перед ней темные листья, похожие на коровьи глаза и ноздри. Казалось, что сейчас, в глухой тишине, луна вздохнет шумно и длинно и раздадутся звуки жвачки. Пахло белой веселой березовой поленницей. Слышно было, как на ней иногда сонно переговаривались чем-то потревоженные куры.

И среди этой ночи, похожей на ночи детства, вдруг выступила перед Тарелкиным вся ерунда, из которой состояла его жизнь. Даже фамилия у него какая-то ерундовая, нелепая…

Когда он заснул, лицо его так и осталось сморщенным, точно он всю ночь сосал лимон…

Утром Тарелкин проснулся раздраженный. По выражению Ванюшки, «его на огуречики кинуло, на помидорки бросило». Голова болела, и на душе было тяжело, как всегда после пьянки. Словно натворил что-то омерзительное. И такой противной показалась ему собственная жизнь, что взял бы да и убежал куда-нибудь на край света. Живешь так вот и ничего-то не видишь, не знаешь, а потом загнешься — и все. Был или не был Тарелкин, никто и не сможет сказать.

Тарелкин заворочался. Он даже тихонько застонал от злости. «Москву и ту не видел», — неожиданно подумал Тарелкин. И так ему почему-то стало обидно, что он решительно сжал кулаки: «К чертовой матери! Поеду в Москву. На самолете полечу, вот и все! Отродясь не летал! Все равно деньги просвищу».

Тарелкину не хватало терпения долго размышлять, и поэтому, если ему загоралось, он обыкновенно восклицал: «А, была не была!» — и рубил сплеча. Так и на этот раз — часа через два у него в кармане уже лежал билет. Он даже сам иногда удивленно вытаскивал его и смущенно качал головой: «Ну и ну! Дела!»

— Куда тебя леший несет! — заголосила мать, всплеснув руками. — Не видали тебя в Москве, шалопута!

Белый самолет, взревев двумя моторами, вздрогнул и побежал по дорожке. Наконец толчки исчезли, самолет поднялся в воздух. Тарелкин даже побледнел от волнения и любопытства. Он по-мальчишески придавил нос к окну.