Листопад в декабре. Рассказы и миниатюры - Илья Лавров

Получилось так, что у него, Алексея Алексеевича Макушина, никогда будто и не было дочери. И не носил он ее на руках, и не катался он с ней на катке.

И еще сделалось горько потому, что он, когда-то красивый, молодой, мечтавший о блистательной жизни, в эту ночь, когда шумела свадьба дочери, внезапно понял, что нет уже молодости, нет красоты и что ни одна мечта не исполнилась и что все пронеслось мгновенно.

Еще школьником мечтал он стать архитектором. По фотографиям и рисункам изучал неповторимые соборы и дворцы Италии, Греции, Франции.

Но, видно, мало одного института. Так и не удалось Алексею Алексеевичу создать хотя бы одно здание, которое бы удивило людей. Должно быть, не хватало таланта. Все получались скучные, унылые коробки.

Последняя ноябрьская ночь наводила жуть. Из кромешной тьмы дул резкий, леденящий ветер. Это из полей доносилось дыхание вплотную подошедшей зимы. Свистели голые безгнездые березы. В черных, будто погибших, обгорелых скверах и садах было пустынно. Ветки обледенели, и корка, ломаясь от качания, потрескивала.

Ветки были похожи то на оленьи рога, то на лапы птиц, которые наследили в воздухе.

Толстый слой афиш, налепленных друг на друга, наполовину отвалился сверху, трещал и хлопал о забор.

Каблуки стучали по застывшей земле.

В каменно-твердых колеях белела мука от размолотых колесами льдинок. Ветер выдувал ее, сек по ботинкам. Узенький месяц сверкал, точно оскаленные зубы.

Алексей Алексеевич, сухонький, небольшой, бежал по улице.

Руки его окоченели.

Что-то древнее, дикое чудилось ему в этой ледяной полночи. Словно вечная тьма, захлестнув землю, погасила солнце, жизнь.

Всего лишь три дня назад Алексей Алексеевич провожал в последний путь соседа по квартире Петю Юматова.

Он первый год работал инженером на стройке пятиэтажного дома. Случилось нелепое: Петя сорвался с лесов.

Алексей Алексеевич шел за гробом, держа под руку мать Пети Надежду Сергеевну. Ветер трепал ее седые, кудрявые, по-мужски подстриженные волосы. Надежда Сергеевна смотрела поверх гроба, который несли строители. По алому небу над кладбищем плыли синие тучи. Крупная, полная, она шла твердо, величаво, думая свою длинную, горькую думу. И только когда между голыми пятнистыми березами стали засыпать сына, лицо ее облилось слезами. Она жадно хватала воздух и все никак не могла ни передохнуть, ни крикнуть.

…Алексеи Алексеевич сегодня все утро думал: приглашать на свадьбу Надежду Сергеевну или не приглашать?

Соня училась у нее в 9 и 10-м классах. Да и жили соседями уже давно. Двери выходили в один коридор. Не пригласить Надежду Сергеевну нельзя, и в то же время, как ей сидеть на свадьбе через два дня после похорон?

Алексей Алексеевич мучился весь день и наконец все же пошел к соседке. Поговорив о том о сем, он осторожно спросил, тронув ее за руку:

— А вы, может, пойдете со мной к Соне на свадьбу? А? Пойдемте? Посидим… вспомним наше время…

Надежда Сергеевна пригладила седые кудряшки, хрустнула пальцами.

— Если, конечно, можете, — торопливо добавил Алексей Алексеевич.

— Спасибо. Я уж дома… Куда мне…

Она сняла с руки золотые часы:

— Передайте мой подарок Сонюшке. Счастья бы ей побольше и… долгой жизни…

А сейчас, подходя к дому, Алексей Алексеевич подумал, что все-таки нужно было уговорить Надежду Сергеевну. Ей, конечно, стало бы легче среди людей.

Надежда Сергеевна еще не спала. Дверь ее комнаты была открыта, и в темный теплый коридор падала полоса света. На стене мурлыкал черный счетчик. На коврике у дверей спал Петин пудель. Лохматая морда его походила на огромную махровую астру. Нос торчал сердечком цветка.

Надежда Сергеевна силой заставляла себя проверять тетради. Ей казалось — еще минута, еще только один маленький поворот колка, и в душе ее лопнет до предела натянутая струнка, и тогда она вскочит, закричит, упадет. Такой безысходной тоски, обжигающей все существо, она еще не испытывала.

Да как же такое могло случиться с Петей? Как же так могло случиться, чтобы к старости остаться ей без единого родного человека? А сколько милых, дорогих людей всегда окружало ее! Она росла в Москве, в большой дружной семье. Тишина царила только в кабинете отца — известного профессора химии, а в остальных комнатах шумела молодежь, звучали смех и музыка. У профессора было два сына и две дочери, да еще приходили к ним друзья и подруги.

Когда Наденьке отметили десять лет со дня ее рожденья, грянула революция.

С того дня прошло сорок лет. Время выкосило всю семью профессора. От первого взмаха косы упала мать Надежды Сергеевны, потом сестра — художница Римма, за ними отец. Во время войны с фашистами погибли оба брата. А в самом Берлине за день до конца войны убили мужа, хирурга, в госпитале. И вот теперь Петя…

Как сейчас жить ей, если все в прошлом, если память наполнена только дорогими призраками? А ведь ей уже пятьдесят, в эти годы трудно жить одними воспоминаниями.

Не выдержала Надежда Сергеевна, тяжело поднялась, дубовый резной стул загремел, опрокинулся.

Алексей Алексеевич стоял в дверях, потирая озябшие руки. Он был в зимнем пальто и в меховой шапке.

Надежда Сергеевна зажмурилась, сжала кулаки, потом заставила себя улыбнуться:

— Заходите, Алексей Алексеевич.

Сдергивая шапку, пальто, он суетливо бросился к вешалке. Ее заменяли рога лося, похожие на огромные, многопалые ладони.

— Посидите со мной. Крепким чаем угощу. Как вечер прошел? — рассеянно-отрывисто спросила Надежда Сергеевна, поднимая стул.

— Хорошо! Великолепно! Очень жаль, что вас не было! Жаль, жаль!

Алексей Алексеевич подсел к столу, чувствуя себя неловко в новом костюме, в новых коричневых туфлях. Все потирая озябшие руки, он оглядел комнату, забитую дорогими, старинными вещами, вазами, статуэтками, увешанную коврами, картинами и портретами родных. Эти остатки из обширного профессорского дома пахли девятнадцатым веком.

Петина кровать была тщательно застлана, и на спинке ее висели выглаженные брюки.

Алексей Алексеевич старался скрыть, что ему бесконечно грустно и одиноко, что он сейчас боится своей пустой квартиры и в эту ночь не знает, зачем ему жить.

— Давайте чаек, где он у вас? А? Где? — бодро воскликнул Алексей Алексеевич, двигая к столу тяжелое, потемневшее от времени кресло. — А ночь-то какая, беда! Стужа, тьма, ветер. А у вас хорошо. Да! Вокруг теплой души всегда уютно. Вот именно, уютно!

Голос его дрогнул.

Надежда Сергеевна внимательно посмотрела на него и стала уверять:

— Вот Сонечка теперь свое гнездышко совьет. И у нее будет вам тепло и хорошо. Еще не раз скажет она вам спасибо за то, что вы ее вырастили. Дочь у вас… и свадьба… Это хорошо. Радуйтесь! — по горлу ее пробежала судорога, ресницы задрожали.

Алексей Алексеевич без нужды передвигал с места на место серебряные щипчики для сахара.

— Нет, что вы! Что вы! Это она вам скажет спасибо! Вам! Да! — воскликнул он. — Это вы ее учили, воспитали. Много у вас по всей стране таких дочерей да сынов! Много, много!

Надежда Сергеевна разливала янтарный чай. Над черными чашечками в золотых цветах клубился пар.

— Да, всякое бывает в жизни, всякое, — задумчиво продолжал Алексей Алексеевич. — Иногда и не поймешь, кто твой отец. То ли тот, кто родил, то ли тот, кто воспитал. Помню один ледяной вечер. Матери не было дома — она уехала в деревню к родным. Помню, отец подшивал валенки. А младший братишка мой, Вася, играл, И вдруг нечаянно толкнул посудный шкаф. Он был высокий, узенький, неустойчивый. Шкаф грохнулся — и вся посуда вдребезги! Отец бросился на мальчишку и пинком его, пинком! У меня в глазах потемнело: «Не тронь!»

Отец бросился на меня. По полу на осколках посуды катались. В крови оба. Мне тогда было шестнадцать, нет, вру, семнадцать лет. А потом всего избитого, в одной рубашке выкинул отец меня в сорокаградусный мороз. Плюнул я на дверь отчего дома и ушел навсегда. Ушел!

Ненавидели мы друг друга. Отец был лавочник, а я комсомолец.

Пришел я в комсомольскую ячейку и говорю: «Ребята, я из классовой схватки вышел раненым!» Они из рук, из коленок, из спины осколки стекол выковыривают, кровь ручейками течет, а я тру отмороженную щеку и смеюсь. Молодость! Она всегда смелая, всегда сильная! Никогда не падает духом, всем бедам в лицо смеется. Смеется всем бедам! Нельзя нам забывать о молодости!

Алексей Алексеевич вглядывался в Надежду Сергеевну и старался говорить как можно бодрее.

— Сколько раз казалось, что солнце погасло навеки, что ночь в моей жизни навеки. Вам не скучно?

— Нет, нет, рассказывайте!

— Встретил я однажды в Москве девушку-художницу. Учился я тогда на архитектурном, а она в академии художеств. Высокая, крупная, но несмотря на это — изящная, грациозная. Именно грациозная! Взгляну на ее лицо, и в глазах мутится. Молодость! Она была из старорусской, интеллигентной семьи. По сравнению со мной аристократка. Да! Но и она немного любила меня. Дело прошлое, сознаюсь: однажды мы весь вечер целовались на катке, и я был уверен, что это навеки! Поцелуй мне казался тогда священным. Наивность! Уж если позволила девушка поцеловать себя — значит, она выйдет за тебя замуж. Так я думал. И она — вышла… только не за меня… нет… А за какого-то военного инженера. Мне казалось — солнце погасло, жизни конец. А потом ничего — снова солнце взошло, жизнь закипела. Нельзя раскисать. У каждого из нас перед людьми большие обязанности! А как же!