Лабиринт в пустыне - Мария Рашова

какой-то момент у меня защекотало в ухе. Я потянулся смахнуть то, от чего мне было так щекотно — сейчас было не до нежностей. Моя рука нащупала перышко. От неожиданности я даже перестал рыдать. Сел на песок, разглядывая перо: оно переливалось странными золотыми блестками. Несомненно, перо живой птицы. Здесь есть живые птицы. Ура! Все не так потеряно. Душа моя возвеселилась, и в этот момент сверху на мое лицо упало еще одно перо. Я поднял глаза и увидел ее. Все, что пишут в сказках про жар — птицу — правда. В жизни не видел столько золота, блеска и сияния сразу. Она парила под потолком, раскинув свои золотые крылья, как минимум метра четыре в размахе. Я смотрел на нее, не отрываясь. Птица села на один из уступов коридора. Несколько раз ущипнул себя. Поздравил свою кукушечку с окончательным отъездом. Медленно встал, не открывая взгляд от потолка. Птица вздрогнула и трепыхнулась, оставшись сидеть на месте. Я сделал пару шагов. Она пролетела пару метров вперед и нетерпеливо оглянулась. Всё понятно, мне прислали поводыря. Непонятно только, чужие или свои. Птица летела, размахивая большими золотыми крыльями, и я, почувствовав невиданный прилив сил, взволнованно шел за ней. Надежда не оставляла меня, надежда горела в моем сердце, я был уверен, что выберусь отсюда, любым способом, но выберусь. Если Бог избрал способ совсем волшебный — не мне роптать и привередничать, ведь я по уши в своих же грехах, и я не хочу на сторону тьмы. Поэтому я изо всех сил иду за светом. Даже если я сильно измучаюсь и устану, буду истекать кровью от бесконечных битв, я буду ползти за светом, я буду лежать в сторону света, но я никогда не поверну в сторону тьмы. Я не могу предать Бога. Потому что я люблю Его изо всех моих человеческих сил. А Он любит меня. Любит, поэтому и учит, и наказывает. Ему не все равно, где я окажусь после последней черты.

Я не помню, сколько мы так шли. Все эти песчаные коридоры слились для меня в один бесконечный бежево — коричневый тоннель. Птица летела, я шел за ней: казалось бы, ничего сложного. Иди себе да иди. Но я почему-то начал вспоминать все свои не самые лучшие поступки в этой жизни. Как кого то обидел, кому то нагрубил, сболтнул глупость, был в гневе (на тот момент казалось, в праведном) — наорал. Как глупо и бездарно я собирал черные грехи на свою светлую душу! Даже оправдания всех грешников последнего времени: «Ну, я же не убил!» недостаточно, потому что любой упавший с моста идет под воду одинаково, вне зависимости, набит ли его мешок тяжелыми камнями или одним песком. Те, кто не согрешал тяжко, в их понимании, думают, что не попадут в ад только поэтому, но их мешки, как песком, набиты под завязку осуждением, завистью, тщеславием, гневом, сребролюбием, блудом, гордыней и мшелоимством. Они всегда оправдывают себя размером этих грехов, забывая подумать о количестве. Мешок с песком и мешок с камнями весит одинаково. Жаль, что многие это понимают только тогда, когда уже ничего не изменить. Меня было этим не провести, не обмануть: Бог дал мне знание о всех моих грехах, и не было ничего горше этой вести. Небо никогда не откроет всего списка грехов при жизни тем, кто готов сигануть с моста от отчаянья. Слабые духом потенциальные самоубийцы никогда не смогут вынести груз знания своих грехов при жизни. Небо милостиво к ним: молчит. Эти люди живут всю жизнь в неведении, пребывая в полной и счастливой уверенности, что почти святые. Мне их жаль. Но, с другой стороны, судить не имею права, так как не обладаю такими полномочиями. Да и сам, как и все остальные, в один прекрасный день окажусь на Суде. И что я Ему там скажу? Это была проблема из проблем, и я страшился этого. Если справедливо судить меня по моим мелким грехам, по моему мешку с песком, я заслуживал только ада. Поэтому все, на что я мог рассчитывать, была Милость Божья. Только она одна меня могла спасти. Все остальное было бесполезно, там не поюлишь, никакие адвокаты не спасут тебя просто потому что они уныло сидят тут же, на скамье подсудимых. Итак, я шел и вспоминал все свои грехи и мрачнел с каждым шагом. Они всплывали все неожиданно, да так, как будто всаживали нож в печень, я краснел и бледнел. Бесы знали все мои моменты, когда я оступился и пал. Они знали вопрос досконально, ведь это была их работа. Теперь, до скончания моей жизни, в самые счастливые и важные моменты моей жизни они напоминали про мои темные пятна на совести. Это была их ежедневная задача — портить мне жизнь. Моей же заботой было успеть покаяться Богу во всех моих согрешениях, ибо исповедь очищает все эти грязные пятна как самый мощный отбеливатель за пару секунд.

В таком встревоженном состоянии духа я шагал за птицей без цели, без надежды. Я был готов поверить кому угодно и чему угодно, лишь бы этот кошмар, наконец, закончился, и я нашел бы отсюда выход. Я так давно не видел здесь ни одного живого существа, что, при взгляде на летящую впереди птицу, я преисполнялся необыкновенной ликующей радости. Все — таки, «Грешно человеку быть одному» (с), я не был создан для отшельничества. Я должен был помогать людям. И если Бог запер меня в этом лабиринте, значит, Он хотел, чтобы я в чем-то изменился после этого. Но пока лишь одно могу сказать с точностью — у меня развилась аллергия на бананы и кокосы, не могу, набили оскомину, ведь это единственное что я ел за последние 20…30 …40…дней. Я потерял счет дням, я потерял связь с реальностью. Тут это было ни к чему. Нет ничего лучше остаться одному для масштабной стирки души. Генеральная уборка требует сосредоточения. Пока вспомнишь все грехи, пока раскаешься, пока порыдаешь над ними, пока исповедуешь их Богу, может пройти много времени. В эти моменты нужно быть одному, чтобы быть сильным, чтобы всю силу своего раскаянья обратить к Богу. Никаких развлечений, бессмысленной болтовни, баров, компьютерных игр, ютуба и соц. сетей. Только ты, твои грехи и Бог. Тогда в этом есть смысл. Тогда в этой генеральной стирке очистится душа. Я пробыл здесь достаточно долго, чтобы настрадаться вволю. Но я не был уверен, что я вспомнил все свои