Лабиринт в пустыне - Мария Рашова

Бог, этого всегда достаточно. Этого всегда хватает с лихвой, чтобы спастись, даже если весь мир идет на тебя войной. Главное — это чтобы я тут случайно душу не потерял. Главное — чтобы я тут от испуга не начал роптать на небо. Самое главное — держать себя в руках, чтобы ни происходило. Да, такая ситуёвина — заблудился хрен знает где. Да, от бананов и кокосов уже изжога, похудел так, что штаны сваливаются. Но, во-первых, нужно не потерять лицо. Держать себя, даже если вокруг одни враги дышат тебе смертью в лицо. А во-вторых, нужно найти выход. Что я, слабак какой — нибудь? Что, я не справлюсь? Я бывший спортсмен, а спортсмены бывшими не бывают. Спортсмен даже после смерти должен подняться и «сделать еще один подход». Даже после жестокого падения спортсмен собирает все кости в кучу и делает еще одно усилие. Подняться ты всегда должен на один раз больше, чем упал. Что, я совсем неопытный боец в битве добра и зла? Нет, неправда. Выходил живым и целым после всяких заварух, волею Бога на мне ни одной царапины. Так то, конечно, давно бы грохнули. Но Он не торопится призывать меня к себе. У Него на меня планы. Поэтому я не выпендриваюсь, не ворчу, не ропщу на судьбу. Роптать — себе дороже, так можно сгрохотать в ад. Нет, есть то, что мы сами строим в этой жизни, а есть вехи судьбы, моменты, которые Бог попускает, чтобы они происходили. Вот на них как раз не имеет смысла роптать. Ибо это и есть ваши развилки судьбы. А куда вы пойдете — налево или направо, зависит только от вас. Все ваши грехи, все ошибки и косяки — только на вашей совести. Нельзя никого обвинять в них. Все, что вы можете — покаяться Всевышнему, тем самым освободив свою душу от цепей. Мне странно видеть атеистов, выкрикивающих лозунги о свободе в кандалах и восьми поворотах цепей вокруг шеи. Бог ждет покаяния как любящий отец, сатана хватает за шею и садит на цепь человека, как бешеную собаку, за любой совершенный и неисповедованный грех. И этот человек, на коленях, в кандалах и цепью на шее что-то еще кричит про свободу и свое неверие в Бога. Смешно. Мы все неидеальны. Среди нас нет праведников и святых, но покаяние то мы в состоянии принести. Люди после исповеди реально ощущают упавшие камни с их плеч. Булыжники. Обломки скал. Всю эту тяжесть некоторые таскают по последний день своей жизни, и умирают с ней, а после с этим камнем идут на дно огненного озера. Это только звучит красиво. Обжигались ли вы когда-нибудь? непередаваемые ощущения, да? Теперь представьте, что эту боль чувствует все ваше тело. Ни секунду, ни минуту, а вечность. Удивляюсь, почему после осознания этого люди все еще не бегут в храм на исповедь и причастие вприпрыжку? Выгода ясна даже убежденным атеистам: вот твое будущее было в адском огне, вот твое будущее в раю. Большая разница, разве нет? Так почему же они не соображают?! Так думая, брел я по своему бесконечному песчаному коридору в лабиринте, затерянном в песках неизвестной мне пустыни. Все мои знания, весь мой ум, вся моя, смею надеяться, живая мудрость, не пригождались здесь. Я не мог быстро встать, вычислить юг и север и пилить туда, где, как мне кажется, есть выход. Приползти на последнем дыхании туда, и оказаться правым. Что-то висело в воздухе, какой то почти неосязаемый туман, и этот туман не позволял мне собрать мозги в кучу. Какая-то невидимая морось, муть была развешена в воздухе, что-то, не позволяющее мне свободно мыслить. Сколько бы я не понукал себя: «Ну же тряпка, соберись!», каких бы стимулирующе-гадких слов я себе не говорил, моя лошадь сдохла. Лошадь сдохла, слезь(с). Мои мозги тут ровно ничего не решали. Лабиринт жил своей собственной жизнью, ему было глубоко по фиг на меня. То, что я тут не встречал людей, оставляло во всем привкус безумного сна, какого то кошмара, из которого ты никак не можешь выбраться. Хотелось, чтобы пришла мама и разбудила ко второй. Ну, правда, я не ощущал в себе сил, чтобы выбраться отсюда. Я не очень-то понимал, как я попал сюда, и я не догонял, как я отсюда выберусь обратно. Я услышал шелест. И напрягся. В любой другой ситуации я бы подумал, что это ветви пальм качаются от ветра, или песок собирается в буруны, но тут для меня было четкое понимание, что этот звук — странен. Было похоже на топот микроскопических ножек. Сотен микроскопических ножек. Завернув за угол, я увидел их. Сотни и десятки сотен, а может тысяч тарантулов и скорпионов. Не смотря на смертельную опасность, я обрадовался. Это были первые живые насекомые, увиденные мною в этом лабиринте. Скорпионы и тарантулы упорядоченным строем маршировали с одной стороны коридора в другую и исчезали в очень маленьком туннеле, как будто специально сделанном для них. Все это было похоже на муравьиные тропы: так организованно и стройно шагают только они. Ребята в стиле «Вижу цель, не вижу препятствия»(с). Я широко улыбался, глядя на все это. Как же я тут дошел до ручки, что был рад скорпионам?! Она ремарка — живым. Живым скорпионам и тарантулам — таким, какими их матушка — природа родила. И только подойдя чуть ближе и приглядевшись, я заметил одну странность и понял, как же горько я ошибался. Все эти насекомые были механическими. На солнце блестели металлические бока, маленькие лапки перебирали песок, издавая особый механический шум. Он был, безусловно, похож на звук от живых насекомых, но при этом от него веяло неизъяснимым холодом. Я вжал свое лицо в руки, сильнее, еще сильнее, да так, чтобы остались красные следы: мне хотелось снять с себя наваждение, раз и навсегда. Вернуться в Москву, жить обычной жизнью, не знать о существовании сотен тысяч роботов — скорпионов. Кто. Кто и зачем. Зачем?! Нужно было создавать сотни тысяч роботизированных скорпионов и тарантулов?! Куда они все ползут?! У меня не было ответа на этот вопрос. Я подождал, пока в туннеле не исчезнет последний из них и осторожно и медленно вышел из-за угла. Нет, ничего не напоминало о присутствии толпы металлических скорпионов, ничего. Только моя поехавшая кукушечка. Но мы же не привыкли отступать перед трудностями. Мне кажется, все наши достижения взрослой жизни идут из детства. В детстве, даже после самой