Колыбель молчания - Алексей Кирсанов

рефлекс. Последний импульс умирающей программы. Как лампочка, вспыхивающая перед тем, как перегореть. В нем не было страха, надежды, осознания. Только слепая, механическая функция. Сигнал. Должен. Идти.

Искра погасла. Навсегда.

Рука, замершая было над стеной для четвертой спирали, опустилась. Джекс (если это имя еще что-то значило) встал. Движение было плавным, естественным, лишенным прежней боли, усталости, скованности. Он не оглянулся на мониторы, где бело-голубое ядро в чреве Колыбели пульсировало с лихорадочной скоростью. Не взглянул на кресло, на ремни, на рюкзак Лео. Он повернулся и пошел. Не к шлюзу – к нему вел долгий путь через коридоры. Он пошел к аварийному люку. Маленькому, круглому, ведущему прямо на скалистый склон. Он знал, где он. Тело знало.

Его пальцы нашли скрытую панель, ввели код (пальцы помнили комбинацию, разум – нет). Люк со скрежетом и шипением уравнивания давления открылся внутрь. На пороге встал багровый ветер. Тяжелый, сладковато-гнилостный, насыщенный энергией и ритмом. Он ворвался в станцию. Джекс сделал шаг навстречу.

На секунду он остановился в проеме. Не из-за сомнения. Просто чтобы ощутить. Багровый свет лился с неба, заливая долину инфернальным заревом. Гул был не звуком – он был правдой. А внизу, в центре, пульсировал и рос светящийся собор плоти и энергии, куда стекались реки теней-колонистов. Это был не кошмар. Это было место силы. Источник ритма. Источник паттернов. Источник него самого.

Шаг в Ритм: Он ступил на скалу. Камень под ногами был теплым, вибрирующим в такт БУМ! БУМ! БУМ! Его тело само начало раскачиваться в такт. Легко, грациозно. Он не шел. Он двигался вниз по склону. Плавно, как вода, стекающая в океан. Его шаги попадали в ритм планеты. Его руки слегка покачивались, пальцы выписывали в воздухе невидимые спирали. На его лице не было выражения. Оно было пустым. Но не пустотой смерти или отчаяния. Это была пустота ожидания. Пустота сосуда, готового наполниться новым смыслом. Чужим смыслом. Истинным смыслом.

Уход: Он не оглянулся на станцию «Глубина». Ее шлюз, ее антенна, ее вопящий в космос передатчик – всё это было частью старого мира. Мира шума и непонимания. Он шел вниз. К свету. К ритму. К Слиянию. Последние следы Джекса Риггса, инженера, человека, стёрлись с лица Колыбели. Осталось лишь тело, движимое волей планеты, направляющееся к месту, где оно станет частью чего-то большего. Гораздо большего. И бесконечно чуждого. Стадия 4 была не концом. Это было началом новой функции в вечном, безразличном цикле Колыбели. Станция осталась позади, ее красный индикатор передачи все еще горел в темноте, фиксируя его удаляющуюся фигуру на фоне багрового ада – последний кадр человеческой истории на этой планете, прежде чем он растворился в потоке теней, спешащих навстречу своему перерождению. Сигнал еще шел. Но свидетеля больше не было.

Глава 39: Ритуал рождения

Путь вниз был не движением сквозь пространство. Это было возвращением. Каждый шаг по вибрирующей, багровой скале смывал последние призрачные оковы «Джека Риггса». Его тело, легкое и послушное, двигалось не по воле мышц, а по воле Ритма. Он струился вниз, как капля ртути по наклонной плоскости, не встречая сопротивления камней, не чувствуя едкого воздуха. Багровый свет был не слепящим – он был прозрением. Гул – не грохотом, а музыкой сфер, наконец услышанной.

Он достиг края. Не долины – Порога.

Перед ним простиралось не стадо. Это был организм. Тысячи тел, бывших колонистов, стояли плечом к плечу, образуя живой, пульсирующий берег перед океаном биолюминесцентной биомассы регенерировавшего инкубатора. Но это не была толпа в человеческом понимании.

Черты лиц стерлись. Не под грязью или кровью – они просто размылись, как лица на стертой фотографии. Кожа имела восковой, сероватый оттенок, отражающий багровое сияние. Глаза были открыты, но взгляд отсутствовал, устремленный не на биомассу перед ними, а куда-то внутрь, в общее поле сознания Колыбели. Ни страха, ни ожидания, ни даже пустоты Стадии 3. Было отсутствие. Отсутствие индивидуального «я».

Они не толкались, не метались. Стояли абсолютно неподвижно, словно статуи, отлитые по одному шаблону: ноги слегка расставлены, руки свободно опущены вдоль тела, головы чуть склонены. Тысячи копий. Живые колонны храма нового бога. Лишь легкая, едва заметная вибрация проходила по их рядам – отклик на всепроникающий Ритм.

От края инкубатора тянулись не щупальца, а корни-проводники. Толстые, как стволы деревьев, гибкие, как змеи, светящиеся изнутри чистым бело-голубым светом. Они не хватали, не пронзали. Они прикасались. Касались тел на краю, втыкаясь не в плоть, а в пространство вокруг нее, создавая коконы энергии. Там, где корень касался, тело колониста начинало светиться тем же бело-голубым, становясь полупрозрачным, как фарфор, подсвеченный изнутри. Начало растворения. Начало Вознесения.

Джекс (сущность, бывшая Джексом) не остановилась. Она плавно втекла в последний ряд этого живого строя. Никто не повернул головы. Никто не заметил. Она была своей. Она заняла место. Встала в ту же позу. Руки опустились вдоль тела. Голова склонилась. Глаза уставились в никуда. Последние сенсорные отголоски индивидуальности – запах, тактильные ощущения, остатки зрительных образов – исчезли, поглощенные единым полем Колыбели. Она стала точкой в сети. Нейроном в мозгу планеты.

Наступила тишина. Не отсутствие звука. Напряженная тишина камертона перед ударом. Гул стих. Даже пульсация биомассы инкубатора замерла. Тысячи тел на краю стояли как изваяния.

Первый Импульс: он пришел не извне. Он пришел изнутри. Из самого центра биомассы. Мощная, чистая нота. Не звук воздуха. Вибрация пространства. Низкая, глубокая, как гонг, от которого задрожали камни под ногами и воздух в легких (если бы кто-то еще дышал самостоятельно). Эта нота пробежала по сети «нейро-корней», заставив их вспыхнуть ослепительно.

Нота достигла живого берега. И тысяча тел вздрогнула одновременно. Не судорожно. Абсолютно синхронно. Как один организм. Головы поднялись на один градус. Это был первый шаг.

Второй Импульс: пришёл следом. Выше по тону. Ярче. Он вызвал движение рук. Тысячи правых рук поднялись вперед, до уровня плеч, ладонями вниз. Плавно. Медленно. С абсолютной синхронностью. Не марионетки – части единого механизма, приводимого в действие точным импульсом.

С третьим импульсом – более сложным, трепещущим – пришел звук. Он вышел не из глоток. Он резонировал во всем теле каждого колониста. Губы не шевелились. Гортань не вибрировала. Звук возникал из самой плоти, вибрирующей в унисон с Ритмом. Сначала – низкий гул, сливающийся с первоначальной нотой из инкубатора. Потом – наслаивающиеся гармоники. Чистые, нечеловечески прекрасные тона, лишенные малейшего намека на смысл или эмоцию. Это была не песня. Это была акустическая архитектура, строящаяся звуковыми волнами.

Ритуал набирал силу. Импульсы следовали быстрее, сложнее, переплетаясь в головокружительную симфонию света и движения.

Тысячи тел двигались как одно. Руки описывали в воздухе сложные геометрические фигуры: расширяющиеся спирали, пересекающиеся круги, резкие углы, сменяющиеся плавными дугами. Ноги не шагали – они сдвигались, меняя позицию всей массы с микроскопической точностью. Повороты головы, наклоны корпуса – все было зеркальным отражением соседа и отголоском импульса из центра. Это превосходило любое человеческое представление о синхронности. Это была квантовая запутанность, воплощенная в плоти.

Каждому движению, каждому звуковому импульсу соответствовала вспышка света. Биомасса инкубатора пульсировала цветами, невиданными на Земле: ядовито-изумрудный, глубокий ультрафиолетовый, ослепительно-белый с золотыми прожилками. «Корни-проводники» светились в такт. И тела колонистов на краю, все больше пронизываемые световой энергией, начинали светиться изнутри. Сначала тускло, затем ярче, их контуры размывались, превращаясь в силуэты из живого света. Они становились не участниками ритуала, а его живыми свечами.

Звуковая составляющая достигла апогея. Гул, ноты, трели, щелчки, шипение – все слилось в единый, невероятно сложный и странно гармоничный хор. Звуки не перекрывали друг друга. Они переплетались, создавая контрапункты, которые человеческое ухо не могло бы разложить, но которые воспринимались как совершенная, пугающая красота. Это был гимн не жизни и не смерти, а преображения. Гимн Колыбели самой себе.

Ритм