Колыбель молчания - Алексей Кирсанов

выпрямлялся (насколько позволяла ноша и боль в спине), и начинал снова, с яростной решимостью: «Я! Джекс! Риггс! Инженер!» Голос срывался на хрип, но он кричал это в багровую пустоту, в лицо гудящей планете. Это был его последний бой. Бой за собственное имя.

Станция появилась внезапно. Не как маяк надежды, а как угрюмый, темный нарост на скале. Встроенная в гору, она казалась крошечной, хрупкой перед лицом багрового величия Колыбели. Ее металлические шлюзы были покрыты пылью и каким-то темным, подозрительным налетом, похожим на запекшуюся кровь. Багровый свет «нейро-корней» лизал ее основание, пытаясь проникнуть в трещины.

Последний Рубеж: Джекс остановился, переводя дух. Его мантра затихла. Он смотрел на «Глубину». Это был конец пути? Или начало нового кошмара? Внутри могло быть что угодно: разбитая техника, зараженный воздух, трупы предыдущих смотрителей, или просто пустота. Но это была цель. Последняя точка на карте его угасающего сознания. Там был коммуникатор. Камеры. Шанс.

Подойти к шлюзу. Взломать его (если сможет – пальцы плохо слушались). Войти в потенциальную ловушку. Оставить снаружи багровый ад, но войти ли в спасение? Или это была просто другая форма гробницы? Мысль была слишком сложной. Туман сгущался. Он снова ощутил ледяное одиночество, пронзающее насквозь. Никто не откроет шлюз. Никто не встретит. Никто не поможет.

Он сделал шаг вперед. Потом еще один. Рюкзак Леко тянул его вниз, к багровой пучине. Багровый свет слепил. Гул вытеснял все мысли, кроме одной, кристаллизовавшейся в последнем усилии воли:

«Я Джекс Риггс. Инженер. Я должен дойти.»

Это было не утверждение. Это был приказ. Себе. Своему телу. Своему угасающему разуму. Приказ, брошенный в лицо вселенной, которая хотела его стереть. Он шагнул к темному шлюзу станции «Глубина», последнему островку техногенной твердыни в море живой, багровой тьмы, повторяя свою мантру как заклинание против небытия, зная, что внутри его ждет не спасение, а последний акт его человеческой драмы. Одиночество теперь было полным. И следующим шагом могло быть только падение – либо в багровую бездну Колыбели, либо в бездну собственного окончательного забвения.

Глава 36: Последний рубеж

Шлюз станции «Глубина» скрипнул, как кость в тисках, когда Джекс ввалился внутрь. Он не взломал его – пальцы, одеревеневшие и непослушные, лишь бессмысленно скользили по панели. Шлюз открылся сам, словно каменная пасть, давно ожидавшая проглотить последнюю жертву. Воздух внутри был не лучше наружного: спёртый, пыльный, с привкусом озона и старой изоляции, но главное – всё тот же сладковатый, едва уловимый запах гнили, просочившийся сквозь фильтры. Запах Колыбели. Она уже была здесь.

Джекс рухнул на колени, рюкзак Лео с грохотом упал рядом. Багровый свет снаружи лился через иллюминатор, разрезая полумрак станции кровавыми полосами. Гул планеты, приглушённый стенами, все равно вибрировал в металле пола, отдавался в зубах, в костях. Он был внутри. В убежище. Но убежища не было. Была стальная ловушка, и он загнал себя в неё сам.

Джекс нащупал выключатель. Тусклые, мерцающие лампы дневного света на потолке коридора замигали, зажужжали и застыли в половинной яркости, отбрасывая длинные, дрожащие тени. Не освещение, а пародия на него. Символ умирающей энергии.

Системы рециркуляции работали с натужным хрипом, как астматик на последнем издыхании. Воздух двигался, но не освежал. Он был тяжелым, влажным, пропитанным все тем же чужим присутствием. Джекс сорвал шлем. Дышать стало не легче.

Тишины не было. Помимо гула, доносившегося извне и изнутри стен, был гул трансформаторов где-то внизу, прерывистый треск статики в репродукторах, монотонный писк какого-то не заглушенного датчика. Не жизнь, а агония автоматики. Станция дышала, но это было предсмертное хрипение.

Джекс дополз до центра управления. Экран главного терминала был жив. Тускло-зеленые буквы бежали по черному фону:

>> ПОВТОР ПЕРЕДАЧИ… ПАКЕТ ДАННЫХ DELTA-THETA… ЦИКЛ 1247…

>> ОЖИДАНИЕ ПОДТВЕРЖДЕНИЯ… НЕТ ОТВЕТА…

>> ПОВТОР ПЕРЕДАЧИ… ЦИКЛ 1248…

Коммуникатор работал. Упрямо, тупо, как запрограммированный мул. Он посылал сжатые данные, последние записи Элиаса, их гипотезы – всё, что они успели загрузить перед бегством – в бездну космоса, на Землю, на «Пилигрим» (мертвый «Пилигрим»). Цикл 1248. Сколько дней, часов прошло? Никто не отвечал. Никто, вероятно, и не услышит. Сигнал был слабый, искаженный, полный помех от самой Колыбели. Но машина делала свое дело. Она повторяла. Снова и снова. В этом тупом, механическом повторении была леденящая душу пародия на надежду. Надежду, которую Джекс уже похоронил в багровой нише вместе с Лео. «Сигнал отправлен,» – вспомнил он свою мантру. Да. Отправлен в никуда. В пустоту, столь же безразличную, как и Колыбель.

Джекс упал в кресло оператора. Пыль взметнулась облаком. Он запустил внешние камеры. Экраны ожили, заливая маленькую комнату багровым сиянием извне.

Центральная впадина. Там, где был гигантский шрам от их взрыва, теперь пульсировало нечто новое. Не заплатка, а рубец. Багровая, уродливая выпуклость из светящейся ткани, испещренная более темными, пульсирующими жилами. Она была меньше прежнего «инкубатора», но выглядела плотнее, злее. Свет от нее бил яростными, почти белыми вспышками по краям, сливаясь в кроваво-красное сияние в центре. Регенерация была не просто завершена – Колыбель укрепилась на месте раны. Боль сделала ее сильнее, агрессивнее.

По склонам долины, освещенные багровым заревом, двигались бесконечные цепочки фигур. Зараженные. Не сотни – тысячи. Как муравьи, стекающиеся к разлитому варенью, они шли к новообразованному рубцу. Их движения были не синхронны, а лихорадочны, порывисты, словно их гнала не гипнотическая тяга, а паническая необходимость. Колыбель, готовясь к финальному акту, ускоренно собирала ресурсы. Они бросались не в слизь, а прямо на светящуюся поверхность рубца. Их тела не плавились постепенно – они взрывались при контакте с багровым светом, превращаясь в мгновенные вспышки энергии и биомассы, которые тут же поглощались тканью. Это было не питание. Это была загрузка топлива.

Пульсация: Вибрации, ощущаемые даже здесь, через скалу и сталь, имели новый ритм. Не ровный гул, а мощные, нарастающие толчки. Бум… Бум… БУМ… Как удары гигантского молота по наковальне. Каждый удар совпадал с яростной вспышкой света в рубце и волной, пробегавшей по всей сети видимых «нейро-корней», заставляя их светиться ослепительно белым на мгновение, прежде чем снова погрузиться в багровое сияние. Ритм ускорялся. Это был отсчет. Обратный отсчет до рождения или пробуждения.

На одном из экранов, настроенном на орбитальный обзор (камера была повреждена, картинка рябила), висел темный, искаженный силуэт. Их корабль. «Пилигрим». Он не горел. Он не разрушался. Он просто висел. Но его ориентация была странной. Не стабильной. Он медленно, бесцельно вращался, как труп в воде. Иногда от него отлетали мелкие обломки – не от взрыва, а словно от спонтанного распада. Мертвый корабль над умирающим миром. Последний памятник человеческой дерзости.

Джекс смотрел на мониторы. Багровый свет рубца отражался в его широких, запавших глазах. Он не чувствовал ужаса. Не чувствовал гнева. Он чувствовал… пустоту. Глубокую, бездонную, холодную пустоту.

Сигнал шел в пустоту. Данные, записи, предупреждения – все это тонуло в космическом шуме или игнорировалось на Земле. Их жертвы – Джулиан, Элиас, Лео, все на «Заре» – были напрасны. Они не остановили Колыбель. Они даже не предупредили. Они лишь стали ее топливом, ее «сырьем». Его миссия – донести правду – провалилась. Не из-за слабости передатчика. А потому, что правда была слишком чудовищна, чтобы в нее поверили, и слишком ничтожна перед лицом космического Левиафана.

Крах Личности: Мантра «Я Джекс Риггс. Инженер» застряла в горле. Что значило «инженер» здесь? Среди этих камней, этой безумной биологии? Он не мог починить это. Он не мог понять это. Его знания, его навыки были прахом. Колыбель перемалывала не только тела, но и саму суть профессий, смыслов. Он был не инженером. Он был биологической единицей, временно сохранившей когнитивные функции, пока Колыбель не решит иначе. Последний рубеж был не у станции. Последний рубеж был в его