Английский раб султана - Старшов Евгений

Протянув свою саблю в ладонях Торнвиллю, управляющий произнес:

— Моя вина на моей шее. Если считаешь, что я хотел тебя убить, руби ради Аллаха. Только знай, что я невинен.

Лео, тяжело дыша, призадумался: "Может, и правда Ибрагим невинен в том, в чем я его заподозрил? Гибель на турнирах — вещь обыденная. Злая гримаса? Ну а кто рубится с приторной улыбкой? Ярость боя, когда она овладевает, действительно, бывает сложно укротить…"

— Встань. Я верю, что здесь нет злого умысла. Продолжим.

— Теперь только на палках! — изрек турок, решив более не искушать себя: один раз еще можно объяснить случайностью, а второй — уже закономерность.

Ибрагим был хитер и осторожен. Он знал прекрасно, что судьба еще не раз предоставит ему случай убрать франка без каких-либо шероховатостей. Главное, сейчас он быстро и мудро выправил свою ошибку и вышел сухим из воды; а этот тупой гяур даже ничего и не заподозрил!

Поединок продолжился на палках, а днем позже Лео, улем и десяток его слуг с кинжалами, палками и запасами воды и еды поехали на ослах совершить променад по травертинам Памуккале[87], а заодно и лишний раз посетить руины Иераполиса.

Теперь, когда нога Лео была практически в полном порядке, Гиязеддин хотел показать юноше всё интересное, что знал сам. На небе была непривычная в это время облачность, и посему погода была для подобного рода прогулки просто замечательная — нежаркая.

Череда ослов со всадниками не спеша продвигалась вверх по тропе среди белоснежных травертинов. При взгляде на них сверху они казались крохотными озерцами или бассейнами с голубой водой, сбоку — напоминали раковины, по которым струится ослепительный белый каменный водопад, а снизу — гигантские хлопковые коробочки.

Неспешно текли воды, поддерживавшие эту чудесную каменную белизну. Порой прямо из-под копыт выпрыгивали крохотнейшие лягушата. У ручьев расхаживали и в них же плавали не боящиеся людей утки.

Въехали на высоту, определяемую ныне как 1840 метров над уровнем моря, миновали разнообразные гробницы некрополя, в крупнейших из которых, некогда служивших мавзолеями для целых семейств, ныне опасливо скрывались прокаженные — по турецким законам, любой мог их убить.

Естественно, они тоже не питали к большей части рода людского особых симпатий, жили своим сообществом. Гиязеддин не зря взял с собой слуг с палками — мало ли что…

Миновав руины больших бань, выстроенных во втором веке равноапостольным Аверкием — знаменитым сокрушителем дубиной античных статуй, направились мимо поваленных колонн и пещеры с ядовитыми газами, известной в Античности как "дыра Плутона" и засыпанной от греха подальше турками.

Наконец впереди показался театр, в воронке которого путешественники и остановились на привал.

Лео разглядел древнюю греческую надпись, прочел:

— Азии и Европы города превосходящий, радуйся, золотой город Иераполис, владычица нимф…

Можно было лишь догадываться, какие здесь находились произведения искусства, пока этот театр не был обращен в церковь… Лео заметил высеченный крест над входом.

Меж тем Гиязеддин, глядя на развалины, задумчиво произнес:

— Все проходит в этом мире — теперь вот, ящерицы да черепахи ползают, где жили древние румы. Если тут порыть как следует… Но ты видел, в моей библиотеке стоит кое-что, выкопанное отсюда? Еще часть в гареме… Знаешь, я не случайно привел тебя сюда, посмотреть на тщету всего сущего. Сколько поколений было до нас — не сосчитать; и мы уйдем, и сменят нас. Как сказал премудрый Хайям:

Жильцы могил гниют дни, месяцы, года, Немало их частиц исчезло без следа. Какой же хмель свалил их с ног и не дает им Прийти в сознание до Страшного суда?.. Где расцвели тюльпаны, алея и горя, Там кровь была пролита великого царя; А где фиалок бархат — как родинки ланит — Там прах зарыт красавиц, прекрасных, как заря… Гляжу на землю я — и сном объятых вижу; Взираю в глубь земли — землею взятых вижу; В твою, небытие, пустыню взор вперив, — Тех, кто ушли уже, и незачатых вижу[88].

— Меняются народы, языки, — размышлял вслух Гиязеддин. — Что дальше будет — ведает только Аллах. Но я это к тому, что неразумно упираться и идти против воли Аллаха… Он так решил, Он так сделал. Понимаешь?

— Понимаю.

— Так почему тогда ты упрямо держишься за уходящее? Я о твоей вере. Буду краток. Пожалуй, ты не сможешь меня упрекнуть в том, что я слишком злоупотреблял своим положением, назойливо уговаривая тебя сменить веру. Я ждал, присматривался к тебе, дал тебе время самому подумать, поразмыслить о своем положении. Теперь, полагаю, настала пора решать. Мне кажется, я замечаю в тебе признаки подготовки к побегу. Я ошибаюсь, или так и есть? Отвечай честно. А мы ведь так и не доделали наш планетарий…

Лео смущенно кашлянул:

— Я же говорил, уважаемый Гиязеддин: льва нельзя удержать, если он поправится. Поэтому не сочти за неблагодарность с моей стороны, но… Раз мы об этом заговорили и ты обо всем догадался, спрошу тебя: не отпустишь ли ты меня? У тебя хорошо. Я ни в чем не нуждался… ну почти, скажем так. Многое узнал, многое понял. Но приходит пора расстаться. Ты мудрец и сам прекрасно знаешь, что всему в этом мире приходит конец.

Настала тишина. Улем долго теребил свою бороду, потом заговорил:

— Понятно. Послушай же меня, а там посмотрим. Я стар, немощен, и недалек тот час, когда… — Богослов все говорил, говорил, а Торнвилль никак не мог отделаться от ощущения, что все это он уже слышал от дядюшки Арчи, когда тот уговаривал юношу стать его преемником. Тут, оказывается, было то же самое — но под другим соусом.

Наконец улем перешел к сути:

— …и кому ты тут будешь нужен, неверный необрезанный пес, гяур, кяфир? Это не я тебя так называю, это такое к тебе будет людское отношение. Перейдя в ислам, ты всем заткнешь рты и через женитьбу на Шекер-Мемели станешь моим наследником. Я говорил с ней вчера. Она призналась, что ее тело шипит, как баранье сало на сковороде, от желания быть с тобой. Конечно, она лентяйка и никогда не станет рачительной хозяйкой. Ей бы только лежать, нежиться да кушать пряники. Но к чему ей думать об имении, если об этом может подумать кто-то другой? Сам подберёшь себе достойных слуг, которые помогут тебе, а Ибрагима прогонишь. Главное, ты женишься на красавице. Ты будешь доволен ею, если не станешь возлагать на неё обязанностей, для которых она не создана. Ублажать мужа и рожать детей — вот ее работа. Я выдал тебе большую тайну. Да, льва не удержать, если нет львицы. В Коране сказано: "Добрые женщины — добрым мужчинам. Добрые мужчины — добрым женщинам". Вы — добрые и прекрасно подойдете друг другу.

— Я люблю другую, — сухо произнес Торнвилль, пораженный открывшейся неожиданной и нежеланной перспективой.

— За два с лишним года твоего плена она могла выйти замуж, — прямо возразил улем.

— Я знаю, что вышла. Против воли. И я должен помешать этому.

— Нельзя идти против воли Аллаха — тем более что он возмещает тебе маленькую пташку большим аистом.

— Со всем почтением, но у нас так не принято. Мы берем в жены любимых, если только не сребролюбцы.

— Кто сказал, что Шекер-Мемели нельзя полюбить? Я б и сам с удовольствием взял ее в жены, если бы ислам не запрещал такой брак! — немножко слукавил улем, но не по поводу закона, а по поводу своей женитьбы. — Ну а любовь… Любовь — это прекрасное чувство, но и всеобщая история, и история нашей собственной жизни чему нас учит? Тому, что взаимность редка. Та женщина, о которой ты тоскуешь, любила ли тебя или просто воспользовалась случаем? Как все у вас получилось? Молчишь… То-то же. Я вновь прочту тебе Хайяма: