Английский раб султана - Старшов Евгений

Дрожащими руками англичанин принялся лихорадочно пилить железо, стараясь шуметь как можно меньше и прикрыв производимую работу полой халата.

Поначалу дело шло с трудом, потом то ли успокоился, то ли приноровился. Никто не был разбужен, только ханум еще не спала — петь уже не пела, просто играла на лутве. Потом прекратилось и это.

Лео видел, как спустя некоторое время зажегся свет за одним из окон гарема, закрытых ажурной деревянной решеткой. Стало ясно, где Шекер-Мемели, но надо было работать, железо постепенно поддавалось…

Вот и все, пропил сделан. Усилие — края начали медленно, но верно расползаться. Чуть-чуть бы раздвинуть, чтобы еще раз не пилить. Вот, все. Свобода!

От оков осталось кольцо на лодыжке и пара звеньев при нем. Но это такая мелочь, о которой и думать нечего. Главное — сбежать, а там, потом, он чем-нибудь завяжет признаки рабства. Ословник — теперь к нему.

Но почему ноги не идут? Отчего душат ярость и гнев? Отомстить?! Нет, это не то — хоть с Лео в итоге обошлись нехорошо, но все равно улем ведь спас его в Анталии, и выходил. Пусть старик живет, Бог с ним. Что же тогда?

Перед глазами встало мучительное воспоминание: Шекер-Мемели лежит в саду, а служанки натирают ее тело маслом… И Лео в безумном желании совершил один из тех своих непредсказуемых поступков, способность к которым тревожила еще покойного аббата Арчибальда.

Юноша проник в дом, беспрепятственно пробрался в башню и в пару минут при помощи кинжала и пилки расковырял ветхий замок, а затем легким шагом миновал галерею, вознесся по лестнице на второй этаж.

Главное было — не ошибиться, но проникающий из-за незакрытой двери свет подсказал верное направление. Лео рывком растворил дверь и застыл на пороге с кинжалом в руке, глядя безумными глазами на перепуганную, но молчавшую Шекер-Мемели.

Она возлежала на трех матрацах, обложенных диванными подушками и покрытых простынями, совершенно голая. Беспокойный свет масляных лампадок, колышимых ветерком из окна, бликами мерцал на ее божественном, манящем теле.

По взгляду нежданного гостя женщина поняла всё и, улыбнувшись, протянула к Лео руки и открыла объятия своих ног. Он бросил ставший ненужным кинжал, скинул халат и бросился к ней.

Шекер-Мемели крепко схватила его, обдав жарким дыханием и таинственным запахом восточных ароматов, прижала к своему телу, исстрадавшемуся без мужской ласки, а затем сладострастно застонала, даря юноше поцелуй за поцелуем своими коралловыми устами.

Он, истерзанный желанием и двухлетней невозможностью отведать женщины, яростно набросился на эту роскошную плоть, также быстро покрывая поцелуями лицо Шекер-Мемели, шею и все прочее.

Наконец их губы встретились и долго-долго не расставались друг с другом… А к чему здесь слова?.. Кажется, что они уже излишни.

Три часа влюбленные отдавались без остатка той страсти, которую они столь долго не могли удовлетворить, и зная наверняка, что это их первое и последнее свидание. И вот время счастья окончилось. Скоро должно было начать светать, и медлить более было нельзя. Шекер-Мемели поняла, что ее возлюбленный уходит, и заплакала. Лео крепко прижал ее к себе и промолвил:

— Прости, прекрасная, но мне надо идти. Почему — долго объяснять. Спроси Гиязеддина.

— Останься со мной навсегда…

— Навсегда… Может, я и рад бы, но в этом мире ничего не бывает навсегда. Прощай. Я рад, что ты была в моей жизни.

— А ты — в моей. Я всегда буду любить тебя, Арслан…

— Я этого не заслуживаю! — Прощальный поцелуй в губы, и Лео бежит, слыша за собой:

— Я буду ждать тебя, и да будут очи твои ясны!..

Лео думал, будет радостен — но горе сжало ему грудь. Он пересилил себя и побежал к ословнику, раздумывая над тем, почему же так получается, что вера мешает любви, а Бог, который, как пишут, Сам есть Любовь, разъединяет два страстных, любящих сердца… Может, это и не Бог вовсе разлучает, а тупые людские постановления, пресловутые предания старцев?.. А Бог вот взял и соединил их, пленника-христианина и роскошную ханум, и никакие тут постановления не помешали.

"Жаль, как жаль оставлять ее Ибрагиму!.. Даже бег замедлился… Нет-нет, ни к чему. Рыцарь и турчанка все равно не будут вместе, им не дадут. Тут свои правила, опять же Гиязеддин этот… Ослы спят. Вот и веревка. Ибрагим верен своему слову. Ну, с Богом!"

Что же дальше? Все просто и жестоко. Едва Торнвилль ступил на землю, его оглушили ударом палки по голове. Черные тени лихорадочно зашептались:

— Ай, не подвел Ибрагим. Я ж говорил: ждать надо, ждать. Вот и дождались. Железо долго пилится.

— Кошелек на месте?

— Да, вот он.

— Посчитай.

— Ровно столько он нам остался должен.

— Хитер Ибрагим, чужими деньгами рассчитался!

— Не важно. Понесли, что ли…

Итак, как уже догадался читатель, игра Ибрагима была несколько сложнее, нежели он дал понять Торнвиллю. Прикидываясь прямодушным перед англичанином, управляющий все подготовил для того, чтобы не просто избавиться от него, но сделать это с выгодой, да еще наверняка.

Узнав, что никакого ослепления не будет, Ибрагим нашел людей, согласных перехватить кяфира в нужном месте. Недаром даже веревку для Лео привязал — чай, знал куда.

Подручным Ибрагима следовало схватить беглеца и затем продать куда-нибудь подальше. Половину гонорара Ибрагим отдал им наличными, перед делом, а про вторую сказал: "найдете на франке". Они и нашли.

…Оставив Торнвилля в их руках, вернемся в имение улема, чтобы посмотреть, как развивались события далее.

Наутро улем вышел к Лео и, разумеется, обнаружил лишь перепиленную цепь. Всплеснув руками и помянув Аллаха и шайтана, старик схватился за голову и запричитал, что же он наделал. На его вопли собрались слуги, пришел заспанный Ибрагим и даже задрапированные обитательницы гарема покинули свой мирок; среди них — Шекер-Мемели.

Ханум была спокойна. Служанки хоть и многое слышали, но любопытство укротили, а потом, по приказу хозяйки, сумели починить сломанный замок.

Сухо и твердо она спросила, указав на цепь:

— Почему ты посадил его на цепь? Почему он убежал?

— Потому что я — старый дурак, послушавший другого старого дурака! Я… пойдем внутрь, там все скажу.

Для читателя не секрет, о чем богослов поведал ханум, за исключением того, конечно, что тайком показал ее красы Торнвиллю. А завершил Гиязеддин свою речь так:

— Я изверг рода человеческого, и нет мне прощенья, дочка. Я сам, сам все разрушил. Я не хотел приводить свою угрозу в действие, клянусь Каабой! Но он-то этого не знал. Но как, как он смог освободиться? Кто-то же дал ему инструмент! Но кто? Кто предатель в доме? Пусть даже из благих побуждений. — И только теперь улем заметил, что Шекер-Мемели в обмороке.

В отчаянии он заплакал и разорвал на себе одежды…

Однако скоро тайное стало явным. Ибрагим, чьи хитрость и осторожность давно были известны, на сей раз в своем нетерпении проявил оплошность.

Несколько дней спустя после всего происшедшего он перехватил ее, когда она возвращалась с базара. Отогнав служанок, управляющий крепко схватил ее за запястье и злобно прошептал:

— Послушай: пора уж нам и пожениться. Франк, которого прочили тебе в мужья, теперь далеко. Это я дал ему освободиться. Напугал, что улем ослепит его, и спровадил. И не жди, что франк вернется. Его перехватили и продали в рабство, так что сюда он больше не покажет носа. Попросишь сегодня старикашку, чтобы он выдал тебя за меня. Будешь жить, как привыкла, деньги я скопил. Все равно лучшего мужа, чем я, тебе не найти. Никто не будет с тобой так нянчиться, как я. Старик Гиязеддин плох здоровьем, скоро помрет. И что ты будешь делать? У него непременно отыщется какой-нибудь дальний родственник, который приберет к рукам все имение, а тебя запрет в гареме, как в клетке. А со мной будешь жить, как привыкла. Поняла?

— Да, — всхлипнула она в ответ, и ублаженный Ибрагим отпустил ее руку с довольными словами: