Сильнее ветра 2. Горизонт свободы - Лия Аструм

вдавливаю педаль газа в пол. Мотор издаёт рычащий звук, и машина срывается с места. Я гоню вдоль линии грёбаных клёнов Виктора, мечтая каждый самолично сжечь дотла.

Ворота приходят в движение, и на какой-то миг я ликую бегущей впереди меня удаче, но ухмылка быстро слетает с лица, когда прямо на моих глазах металлические ставни начинаются закрываться. Видимо, своими визгами Мейс перебудил весь дом, и охрана, проинформированная о моём побеге, запустила обратный процесс.

От давления на педаль обороты взлетают вверх, тачка разгоняется до сумасшедшей скорости и, неровно влетев в проём, задевает боками железные края. Ужасающий скрежет режет слух, машину заносит, но я на диком адреналине успеваю выкрутить руль и мчусь вперёд, подальше от этого проклятого дома. 

Одному. Мне нужно остаться одному. 

Выезжаю на незнакомую трассу, кручу головой, желая скинуть с себя мышечный тремор. Мысли впиваются в ноющий после удара череп. Что, если бы Мейс не обожрался пиццы? Что, если бы у него не заболел живот и он не проснулся? Что, если бы… 

Куча неотвеченных «если» рубит по ушам.

Спустя тридцать долгих миль чувствую себя смертельно уставшим, выдохшимся. Я знаю, что меня уже отследили и, не видя смысла в бесполезной беготне, сворачиваю направо на первом же перекрёстке. Одна фара после столкновения потухла, и я сбавляю скорость, чтобы не пропустить в предрассветных сумерках глубокие выбоины на ухабистой дороге. 

Чем дальше двигаюсь по незнакомой местности, тем светлее становится небо. А через пятнадцать минут в лицо ударяют первые лучи солнца, и я, вытерев рукой слезящиеся глаза, резко давлю педаль тормоза вниз. Машина с визгом застывает у самого края обрыва. До скрипа кожи вцепляюсь в руль и смотрю через лобовое стекло на простирающуюся за капотом пропасть.

В ушах шипит шум, сердце припадочно долбит по стенкам, готовясь выпрыгнуть на приборную панель, и я дрожащей рукой тянусь к ручке двери, чтобы уже через секунду оказаться снаружи и вдохнуть запах свежего утра.

Ступаю босыми ногами по галечной россыпи, отмахиваясь от впивающихся в кожу камней. Приближаюсь к самому краю и щурюсь, вглядываясь в лучи восходящего солнца. Они бьют по глазам, слепят, но я отчаянно терплю, не закрываю и любуюсь окрашенным в жёлто-красные оттенки горизонт.

Далёкий, красивый… недосягаемый… 

Свободный…

Мне нужно совсем немного… совсем чуть-чуть, чтобы почувствовать себя таким же…

Глупо раскидываю руки в стороны.

И кричу… 

Надрываю связки. Хочу сорвать их ко всем чертям! Выпустить наружу всё, что скопилось внутри. Всю мою озлобленность, боль, страх.

Хватает ненадолго.

Сгибаюсь пополам в удушающем кашле. Пытаюсь остановить хрипы, сглотнуть слюну, застрявшую в горле. Не получается остановить приступ. Задыхаюсь. Падаю коленями на острые камни, размазываю мокрое лицо грязными ладонями и, подавшись вперёд, склоняю голову.

Сотни футов вниз… и ничего.

Запускаю руки в волосы. Нервно дёргаю. Какого чёрта, я чуть не сотворил?!

После останется лишь память, в которой меня запишут трусом.

Но я не трус. 

И полная тишина в ответ.

Я не трус!

– Я. Не. Трус. – Яростно вонзаю кулак в землю.

– Не трус! – ору и, схватив камень, швыряю с обрыва. Жду. Но не слышу звука удара.

Поднимаюсь на ноги, вглядываюсь в горизонт. Яркий полукруг не спешащего взойти солнца жжёт виски, подселяет в глаза новую порцию слёз. Сжимаю кулаки и терплю. 

Я больше не буду как смазливая девчонка реветь из-за этих ублюдков!

Я больше не позволю никому из них смеяться!

Я докажу каждой мрази, чего стою!

Я стану лучшим! 

Я стану непобедимым!

Безжалостным!

Поднимаю глаза вверх, слыша вдалеке шум приближающихся машин.

Они нашли меня. Как и всегда.

– Сегодня мне шестнадцать, мама. Мне не нужен торт. Я давно не люблю сладкое. Но я хочу загадать желание. 

Свобода. Я хочу стать свободным. 

Год назад.

Сжав пальцами холодный металл оконной решётки, я прикрыл глаза.

Стать свободным…

Как наивно с моей стороны было полагать, что те годы, которые Виктор провёл в неволе, я был свободен. Ни черта подобного. Я просто был предоставлен сам себе. Но он вернулся. И создал все условия для того, чтобы вернулся я.

Руис научил играть меня в шахматы, и если рассмотреть наше с ним противостояние, как очередную партию, то получится, что он загнал меня до последнего пота. Обложил шахами. Оставил одиноким королём, позорно убегающим по клеткам. Совсем некстати вспомнилось, как в детстве я путал шах с матом. Виктор смеялся.

План Мейсона был дырявый и противоречил всем моим принципам. Если соглашусь, есть вероятность, что сожру себя быстрее, чем всё закончится. Но если не попытаюсь – окажусь тем самым трусом, которого я скинул в пропасть в тот роковой день.

Моя излюбленная игра – гордость против трезвого голоса рассудка.

Это только в боевиках главный герой в одного мог убить целый мафиозный клан. В реале же нужно было уметь приспосабливаться, признавать чужую власть и трезво оценивать ситуацию, которая сейчас играла совсем не в мою пользу. И у меня далеко не всегда получался каждый из этих пунктов.

Но с одним фактом стоило согласиться прямо сейчас: как бы меня не разрывало от предстоящей перспективы принять помощь Руиса, в тюрьме я был абсолютно бесполезным. И, возможно, мёртвым.

Я повернулся.

– Ты прав. Я сделаю всё, что от меня потребуется. Мы его посадим.

Белль ухмыльнулся.

– Я думал, ты будешь ломаться дольше.

– Я взрослею и умнею.

– Второе – вряд ли. А теперь мне нужны твои автографы. – Мейс открыл лежащий на столе серый кейс и, достав из него бумаги, показал, где нужно расписаться.

 Чиркнув ручкой возле отмеченных галочек, я вернул ему документы и, заметив его пристальный взгляд, недоуменно нахмурился:

– Что?

Лотнер расплылся в издевательской улыбке.

– Ты такой оранжевый.  Как думаешь, они разрешат забрать этот прикид с собой?

– Хочешь прихватить его в постель с красоткой? Я могу не стирать. Скрашу вашу ночь своим неповторимым ароматом недельного карцера.

Если и заберу его, то только для того, чтобы трижды сжечь.

– Фу.

– Когда я смогу выйти?

Белль щёлкнул замками кейса.

– Прямо сейчас. Залог был внесён несколько часов назад, – как ни в чём не бывало поведал Мейсон. – Я согласился на предложение Виктора сразу же. И просить прощения за это не буду! – воинственно заявил он, глядя в моё ошарашенное этой информацией лицо. –  Неужели ты думал, что я смогу со спокойной совестью оставить тебя гнить в этом жутком месте? Ты – моя семья, Велл.

Всё-таки наверху на мне забыли дорисовать крест, потому что я не мог найти