Пер Гюнт: стихотворения - Генрик Ибсен

Из домашней жизни

В дому было тихо, на улице – мгла,Курил я сигару понуро,Вдруг шумной толпой детвора вошлаИ стала носиться вокруг столаУ светлого абажура.

Их свежие лица румянцем цвели,Как будто после купанья,Они хоровод крылатый вели,И мне открывались в чудесной далиВолшебных стран очертанья.

Уж верил я сам в золотые края,Взирая на игры эти.Но в зеркало глянул – и вдруг, друзья,Почтенного гостя увидел я,В туфлях и ватном жилете.

И что же? Увидев чужого – вмигСмутилась крылатая стая.Все как-то притихли, и лица ихПогасли: ведь хмурых людей чужихПугаются дети, я знаю!

Сила воспоминаний

Вы знаете ли, как вожатыйплясать медведя научил?В котел он Мишку засадил,подбросил дров, – пляши, лохматый! —а сам на скрипке трепака.На раскаленном дне постой-ка?!И семенит ногами бойкоМишук под скрипку вожака.С тех пор, заслышав те же звуки,медведь взревет и, сам не свой,начнет притопывать ногой, —жива в нем боль от прежней муки. —И я сидел в котле на дне,и надо мною скрипка пела…Но корчилось не только тело, —душа – на медленном огне.Глубокий след оставлен теми днями;малейший отзвук их палитогнем мне сердце и велитмне стихотворными плясать стопами.

Основа веры

Страну я будил набатным стихом —Никто не дрогнул в краю родном.

Я выполнил долг мой, и вот пароходМеня из Норвегии милой везет.

Но нас в Каттегате туман задержал,Никто в эту первую ночь не спал —

Военный совет пассажиров шумел,Решая великое множество дел:

О Дюббёле павшем, о днях предстоящих,О юношах, в армию уходящих…

«Племянник сбежал! Восемнадцати лет!» —«Конторщик сбежал! Просто сладу нет!»

Но слышалось в жалобах и одобренье:Ведь с ними и мы словно шли в сраженье.

Была среди нас, как будто родная,Спокойная женщина пожилая;

С ней каждый старался заговорить,Утешить ее, приласкать, ободрить,

И многие дамы печально и чинноВздыхали: «Она проводила сына!»

Она улыбалась, кивая всем:«О, я не боюсь за него совсем!»

Мне эта старуха казалась прекрасной,Счастливая верою твердой и ясной;

Мне стало легко и спокойно вдруг:Она укрепила мой слабый дух!

Не умер народ мой, коль женщина этаЧудесною верой своей согрета!

Не мудростью книжной была она,А жизненной правдой смела и сильна.

Откуда же веру она черпала?Она вдохновенно и гордо знала,

Что сын ее – милый, единственный сын —Солдат, но солдат норвежских дружин!

В альбом композитора[6]

Орфей зверей игрою усмирялИ высекал огонь из хладных скал.

Камней у нас в Норвегии немало,А диких тварей слишком много стало.

Играй! Яви могущество свое:Исторгни искры, истреби зверье.

Монолог Бранда из пятого действия драматической поэмы «Бранд»

На горной вершине. Ветер усиливается, гоня тяжелые облака над заснеженными равнинами. Черные зубцы и гребни проступают то тут, то там, потом опять окутываются туманом. На уступе, избитый, в крови, появляется Бранд. Он oстанавливается, смотрит назад.

Сотни душ пошли за мной,а теперь вот ни одной…Я один пришел к вершине.Все мечтают в серых дняхо великих временах —многих взбудоражил нынедолгожданный клич борьбы…Вот лишь в чем они слабы:жертвы, жертвы все страшатся!Впрочем, совестно ль бояться?

Пострадал один за всех —в страхе жить с тех пор не грех!

(Опускается на камень, смотрит по сторонам.)

Часто в страхе, сам не свой,как дитя на лай собак,шел я сквозь кромешный мрак.Но в какое-то мгновеньея смирял сердцебиенье,прозревая свет живойвпереди перед собой.Ставни застят мне стекло,но за ставнями светло!Думал я, в глухом оконцескоро заиграет солнцеи в обитель привиденийхлынет яркий луч весенний!…Убедись теперь воочью:ты в угаре заблуждений,ты забит, раздавлен ночью!Эти люди на холмах,на равнине, у залива —все они живут впотьмах,охраняя терпеливоканувший в былое быт,дух легенд, воспоминаний…Так король Харальд хранилверу, что жива Снефрид:что ни день зарею раннейвозле милой сторожил,ждал, чтоб роза оживилась,чтобы сердце вновь забилось,слушал жадно, верил глупо,что блеснет слеза у трупа.И один ли только он?Многих мы еще почтилиугождающих могиле,между тем как есть закон:от земли – и взят землей…Ради колоса зерноумереть в земле должно!Всюду сумрак ночи длинной —над младенцем, над мужчиной,над старухой, над женой!Господи, какой ценойвразумить их до конца,чтоб не чтили мертвеца?

(Вскакивает.)

Призрак следует за мной,словно бег коня ночной.Бурей время задышало…Мы ему служить должнысталью грозною войны,ветви миртовой здесь мало.Что же вижу я вдали?Трусость, рабское смиренье,маски, самоупоенье,униженье всей земли,крики жен, детей, старух,мир, который к воплям глух,и на лицах как печать:«Нам уж лучше помолчать,мы потертые гроши,люди маленькой души!» —так сдаются без борьбы,глядя на себя с испугом,слабости своей рабы…Где же ты, мой флаг заветный,радуга над майским лугом,наш народный флаг трехцветный?Как ты на ветру игралпод народной песни шквал!Но норвежцы с королемв мненьях разошлись потом,флаг утратил свой язык,хоть не стих народа крик.И зубов драконьих нынене увидеть нам в долине —флаг корабль наш поднимает,лишь когда беду узнает…

Хуже вижу времена:ночь грозой озарена;под британским чадом чернымпогребен родимый край,в запустении покорномзадыхается наш май,смяты юности цвета;правда, свежесть, красотамеркнут в дымке ядовитой,там, где, зеленью покрыты,красовались склоны гор,только каменные плитыныне замечает взор.Города под пеплом скрыты,солнце в серой мгле пропало —так лежат Помпеи плиты,Геркуланума порталы.Напряженно смотрят лица, —в штольнях годы им томитьсяв поисках за ценным кладом,там сквозь своды дождь струится,низвергаясь водопадом,молот гнома бьет с размахав сердце гор, ломая руды,но бесплодны камней груды:злато не живет средь праха…Люди смотрят жадным взглядомвосхищенного пигмеяна пустую лживость злата.Что им жизнь, любовь, идея,что им смерть родного брата?Что им новые могилы?Молотки, лопаты, пилыпроникают в глубь земли.Гаснут светочи вдали;род людской – толпа рабов,воли нет, и нет бойцов.

Хуже вижу времена,вспышки молний в дальнем поле,волчий разум – зла очаг,угрожает свету враг.Северу грозит беда,должен фьорд хранить суда,но, сражаться не умея,робко прячутся пигмеи —пусть великие народыгибнут Господу в угоду,не к лицу нам гнев и раны,мы малы и бесталанны,мы здоровье населеньяставим выше избавленьяот грехов и от обмана;да и вовсе не за наснекогда испил Он чашу,вовсе не за счастье нашеОн венец носил из терний,не за нас поруган чернью,умер не за нас, поверьте!

Не за нас легат потомбок ему проткнул копьем,дабы убедиться в смерти,не за нас тот молотокгвозди забивал тогдав ткань живую рук и ног…Нет, не нас тогда он спас,за большие города,он страдал, а не за нас!Пусть война идет в стране,наши хаты в стороне,мы не бросим свой насест.Не за нас он принял крест!Впрочем, есть и наша доляв Иисусовых страстях:есть частица общей болина измученных плечахот удара Агасфера —вот какая наша мера!

Сожженные корабли

Повернул он штевниОт родных берегов,Он северных, древнихПредал богов.

И родины зовыУтонули в волнах, —О, счастье так новоВ южных краях!

Там навек он остался,Сжег свои корабли, —А дымок все стлалсяДо родимой земли.

И к хижинам дальнимОт радостей прочьСкачет всадник печальныйКаждую ночь.

Письмо в стихах

Любезный друг!

Вы мне в письме вопросы задаете:Чем люди ныне так удрученыИ дни влачат в безрадостной дремоте,Как будто страхом странным смущены?И почему успех не тешит душу,И люди переносят все невзгоды,И ждут безвольно, что на них обрушатГрядущие, неведомые годы?

Я здесь не дам сих тайн истолкованья, —Вопрос, а не ответ – мое призванье.

Но раз уж Вы решились написать,То пусть вопрос Ваш будет не напрасным, —Конечно, если Вы не слишком ясныйОтвет потребуете, так сказать, —Я сам в ответ хочу вопрос задать,

Но только как поэт, прошу прощенья,Спрошу не прямо, а путем сравненья.

Скажите ж мне, когда-нибудь случалосьУвидеть Вам у наших берегов,Как отплывает судно от причалаВ открытый океан под шум ветров?

Вы видели – и помните, конечно,На корабле дух ревностный, живой,И общий труд, спокойный и беспечный,Слова команды, четкой и простой.Как будто это мир закономерныйС орбитою своей, как шар земной,Идет путем, рассчитанным и верным.

Нередко судно в путь уходит дальний —Иные ищет гавани и страны;Сгружают вскоре груз первоначальный,Берут товар с названьем чужестранным;И наполняют в рвенье неустанномТрюм ящиками, бочками, тюками —И в точности, какой теперь багаж —И груз навален в трюм, ни экипаж,Ни даже капитан не знают сами.

И снова судно отплывает в дали,Кипит, белея, пена за кормой, —Как будто тесен стал простор морской,И кажется, что он вместит едва лиВесь этот сгусток смелости людской,Которую и штормы множат дажеУ путников, а также в экипаже.

Да, здесь не позабыли ни о чем:Закреплены надежно груза горы,И держатся в порядке все приборы,Чтоб в море судно верным шло путем.Есть налицо и знанья, и уменье, —Здесь места нет и тени подозренья.Но все же, вопреки всему, однаждыСлучиться может так среди стремнин,Что на борту без видимых причинВсе чем-то смущены, вздыхают, страждут.Немногие сперва тоской объяты,Затем – все больше, после – без изъятий.Крепят бесстрастно парус и канаты,Вершат свой долг без смеха и проклятий,Приметы видят в каждом пустяке.Томит и штиль, и ветерок попутный,А в крике буревестника, в прыжкеДельфина зло душой провидят смутной.И безучастно люди бродят сонные,Неведомой болезнью зараженные.

Что ж тут случилось? Что за час настал?В чем тайная причина злого гнета,Кто мысль и волю парализовал?Грозит опасность? Повредилось что-то?Нет, ничего. Дела идут, как шли, —Но без надежд, без мужества, в тиши.А почему? Затем, что тайный слух,Сомненья сея в потрясенный дух,Снует по кораблю в неясном шуме, —Им мнится: труп сокрыт у судна в трюме.

Известно суеверье моряков:Ему лишь только стоит пробудиться, —Оно всевластно, хоть лежит покровНа истине, покамест не домчитсяНа зло всем мелям, шхерам, вещим птицамИх судно до родимых берегов.

Взгляните ж, друг, – Европы пакетботПуть держит в море, к миру молодому,И оба мы билет на пароходПриобрели, взошли на борт, и вотПривет прощальный брегу шлем родному.Как дышится легко здесь, по-иному,Какой прохладой ветер обдает!Багаж весь в трюме сложен со стараньем!А кок и стюарт смотрят за питаньем.

Чего ж еще, чтоб плыть нам без забот?Машины и котел гудят под нами,Могучий поршень движет рычагами,И воду винт, как острый меч, сечет;Хранит от крена парус при волненье,А рулевой хранит от столкновений.Фарватер верный мы себе избрали;Снискав себе доверье и почет,Наш капитан пытливо смотрит в дали.Чего ж еще, чтоб плыть нам без забот?И все же в океане, далеко,На полпути меж родиной и цельюРейс, кажется, идет не так легко.Исчезла храбрость, настает похмелье.И бродят экипаж и пассажирыС унылым взором, заплывая жиром.Полны сомнений, дум, душевной смутыИ в кубрике, и в дорогих каютах.

Вы о причине задали вопрос!Но ощутили ль вы, что близко что-то,Что целый век, свершив свою работу,С собою все спокойствие унес?Какая тут причина – неизвестно,Но все, что знаю, расскажу вам честно.

На палубе однажды ночью душнойЯ был один под звездной тишиною.Улегся ветер от ночного зноя,И воздух был ласкающе-послушный.Все пассажиры спать легли в истоме,Мерцали снизу лампы, сонно тлея,Шла из кают жара все тяжелее,Держа усталых в тихой полудреме.Но в их дремоте не было покоя, —Я это видел сквозь иллюминатор:Лежал министр оскалясь, – он состроитьХотел улыбку, но без результата;Профессор рядом спал, объятый мукой,Как бы в разладе со своей наукой;Вот богослов весь простыней накрылся,Другой в подушки с головой зарылся;Вот мастера в поэзии, в искусстве, —Их сны полны и страха, и предчувствий.А над дремотным царством беспощадноЛегла жара, удушливо и чадно.

Я взор отвел от этой сонной жути,Взглянул вперед, где ночь была свежей;Я глянул на восток, где уж бледнейСветились звезды в предрассветной мути.

Тут словно донеслось в неясном шумеНаверх, где я у мачты сел в раздумье, —Как будто кто-то громко произнесСреди кошмаров и смятенных грез:«Боюсь, мы труп везем с собою в трюме!»

Что значит жить? В борьбе с судьбою,с страстями темными сгорать.Творить? То значит над собоюнелицемерный суд держать.

Звезды в туманности[7]