Дождь на реке. Избранные стихотворения и миниатюры - Джим Додж

— Я б не стал купать эту собаку без резиновых перчаток, промышленных, восемь слоев латекса. А то завтра проснешься, а у тебя ногти сошли.

Боб поглядел на уровень пены.

— Вот в чем дело. Джо сидит на сливе, вода не уходит, подымается — он думает, что сейчас утонет. Давай-ка я его перекантую в тот конец, чтобы слив не закрывал.

Но когда Боб попытался волоком перетащить его на середину ванны, Джо взвизгнул на октаву выше и вывернул голову из хватки Боба. Пес весь съежился и задрожал от ляжек до носа.

Я выключил воду.

— Ну что там еще?

— Фиг знает, — объявил Боб и засюсюкал с Джо: — Что с тобой такое, дружок? Ты не утонешь. — Боб сунул руку под воду и пощупал Джо снизу. А когда вынул руку, эдак на меня посмотрел. — Ты не поверишь, — мрачно провозгласил он, — но у Джо яйца в сливе застряли.

— Невозможно, — заверил его я. — Дырка слишком узкая, они туда не пройдут.

Боб покачал головой:

— Может и не пройдут, если только не намылятся и не полезут туда по очереди. Погляди-ка лучше под низом. Я Джо подержу.

Ванна стояла дюймах в восьми над землей на деревянной раме, поэтому пришлось упереться обеими ногами и подымать ванну плечом, чтобы заглянуть под днище. И точно — из слива болтались тестикулы Джо, бок о бок в дряблой крапчатой мошонке.

Боб отвлекся от утешения пса и спросил:

— Видишь что-нибудь?

Я аккуратно поставил ванну на место.

— Ну да — яйца твоей собаки, попавшие в слив. Надеюсь, ты оценишь мое первоначальное нежелание в это верить.

— Так ты, — нетерпеливо произнес Боб, — попробуй впихнуть их обратно. А то старину Джо того и гляди удар хватит.

Джо жалобно захныкал в подтверждение.

— Да ты смеешься, — сказал я. — Сам попробуй впихнуть их обратно. Твоя же собака, братец, и яйца это — его, вот сам и впихивай. Пихать застрявшие яйца Джо у меня не входит даже в список 25 ООО вещей, которые я делаю ради удовольствия или за деньги.

— Боже праведный, — с натужным раздражением вздохнул Боб, — взялся за гуж…

Я и забыл, что Боб с одной своей ногой, вероятно, не смог бы подпереть ванну, поэтому любезно предложил:

— Давай я ее подыму; а ты займешься яйцами.

— Ай, да ты что, — воспротивился Боб, — Джо-то надо кому-то держать. Если кинется в панику, он их либо оторвет, либо так растянет себе мошонку, что яйца за ним по земле волочиться будут весь остаток жизни. — Он почесал песью голову, бормоча: — Держись, дружок, мы тебя высвободим.

Мне пришла в голову мысль.

— А давай кувалдой попробуем — как бы обколем ее вокруг.

— Да, отлично ты мыслишь, — хмыкнул надо мной Боб. — Поработать кувалдой в двенадцать фунтов над железной ванной. Может, через месяц и освободим. — Он покачал головой. — Как бы тебе это понравилось: яйца в сливе застряли, а какой-нибудь конченный остолоп фигачит по ванне кувалдой?

— Хорошо, — согласился я, — но тебе это встанет.

— Почему нас это не удивляет? — осведомился Боб у собаки. Потом у меня: — Во что?

— Неделю моешь посуду — ну и тот спиннинг «Симано», ты им все равно почти не пользуешься.

Боб объяснил Джо:

— Ты здесь до-олго просидишь, старина, потому что брат у меня — ни хрена не дюж и горазд только выделываться.

Смахивая со лба пот — переговоры затягивать слишком жарко, — я сдался:

— Давай сюда этот хренов шампунь.

Я снова поднял ванну, совсем ослепнув на жаре от пота, и неловко брызнул шампунем Джо на мошонку, для смазки. И, поглубже вдохнув, принялся катать псу яйца по мошонке, пытаясь распределить их вертикально и подоткнуть наверх, а по ходу комментировал свои чувства для Бобова увеселения — ну и чтоб уделять выполняемой задаче лишь необходимую толику внимания:

— Сорок девять лет живу. Представляю собой нынешнюю вершину тысячелетней эволюции биологического вида. Придирчивого естественного отбора. Долгих лет официального образования. Прилежных занятий. Развития навыков. Долгого, мучительного оттачивания восприимчивости. И вот теперь я понимаю, что вся моя жизнь была лишь подготовкой вот к этому самому мигу — попыткам извлечь яйца твоего пса, застрявшие в сливе ванны. И при этом я даже не знаю, идеал это, убожество, то и другое или ничего из вышесказанного.

— Ну, — высказался на это Боб с суховатой любезностью, — наверняка это лучше, чем что-нибудь похуже. — И затем Джо: — Ты послушай, как он хлюздит.

Я не стал на это реагировать и — наощупь — перетасовал все же яйца Джо так, что они сложились в стопку, а затем, как бы движением обратного доения стал поджимать ему мошонку снизу. Верхнее яичко проскочило в слив, за ним — второе. Джо был свободен. С проворством, которого не выказывал уже много лет, пес выпрыгнул из ванны и начал со стонами кататься в грязи.

Боб улыбнулся.

— Ну вот, дружище! Счастливая собака!

Когда я уронил ванну со своего онемевшего плеча, грязную воду в ней швырнуло так, что меня окатило через край.

Я еще немного похлюздил:

— Великолепно, я освобождаю его никчемные яйца и вместо спасибо — весь в мутагенной собачьей мерзости.

Боб расхохотался.

— Кроме этого — еще и наша вечная благодарность, не забывай.

Не забуду.

Красная горка

Перевод Шаши Мартыновой

Бабушка рассказывает мнеО своей первой любвиЗвали его Джонни ХэнсенОна всегда будет помнитьТеплый осенний деньЕй пятнадцатьИли почти пятнадцатьБыла у нее кобыла по кличке ПеструхаИ вот они с Джонни едут верхомВдоль реки ЧеткоМелкой да топкой перед дождями.Ей все еще мерещится вкус жареной курицыКоторую она приготовила к пикникуИ как же она волноваласьЧто все губы у нее будут в жиреА он вдруг захочет целоваться.

Рассказывает, а сама полируетГорку из красного дереваЕще и ещеПять минутТо же местоПока не засияет.

Первая рана глубже всех прочих

Перевод Шаши Мартыновой

Соски набухлив студеном закатном воздухе,она стояла по бедра в Мэд-ривер,приметив Большую Голубую Цаплю,что взмыла неуклюже со стремнины вышеи полетела вниз по реке к устью.

Мы любили друг друга на берегу всю ночь,старательные, буйные,яростные — и нежныев первых дозволеньях,оглушенные, одержимые.

Женаты, трое детей,ранчо над рекой,все еще можем восхищать друг друга тем, какие мы были, —чего еще можно желать.

По пояс в воде, по пояс над водой,она примечает, как Цапля летит, тень птицывлагается в медные тени сумерек.

Я развожу костер на берегу и жду.Усталый, безмолвный, дети спускаются

и умывают лица в реке.

Ждем, когда появится Гудини

Перевод Шаши Мартыновой

Волшебство — не уловки с видимостью.Это изъятие всамделишного.Не сноровистые трюки, прикрытые болтовней,а подлинный кролик в любой шляпе.Не фокусы. Не ключ от наручниковиз ее рта в его,переданный в поцелуе на удачу,перед тем как его закуют в сундукеи бросят в холодную всамделишную реку.Не ключ, а сам поцелуй,нежный, испуганный,неистовый, как наше облегчение,когда он выплывает из груженого сундукаи с самого дна реки начинает подниматься,избегнув ловкого обмана,свободный от иллюзии побега.

Графиня

Перевод Максима Немцова

Вчера ночью я любил свою страстную графиню,а экспресс «Паннония»несся мимо деревень, которые мы виделилишь трепетом светапо зеленой эмалевой крыше спального вагона.На несусветном расстоянии оттого первого поцелуя в Будапеште,доехав чуть не до Праги,пугая луну,пока Чехословакия скользила у нас под телами,стоны наши подслащивали железный лязгрельсов и колес,а мы таяли от наслажденья.Когда я проснулся на Берлинском вокзале,ее уже не было.Вложила слоновую косточкумне в руку.

Сметен силойравно как и слабостью.Восхитительной, необузданной, фантастической графиней,Гиневерой, Марией, луной,любовью, изобретенной против одиночества,сердцем, что измождено рассудком.Сметен прозрачностьюу кончика корня.Виолончелью в пустом коридоре.Тем, что можешь дать, и тем, что можешь взять.Потерялся, воображая то, чего знать не можем,и зная то, чего нам не иметь.Веря, что любовь унесет нас прочьпо Реке Вавилонскойк баснословному саду, пышному от груш.

Желая всего и сразу,странствие поглощенов сиянье лунного света и грезычистой до того, что даже пепел сгораетдо оттенка ее пеньюара.

И, словно бы нам запретили, мыостаемся желать большего.Тепло ее тела, едва живогов слоновой кости, свернувшейся в наших руках.

Оленье рагу