Дождь на реке. Избранные стихотворения и миниатюры - Джим Додж

Где-то полчаса спустя я сидел на лавочке в другом конце торгового центра, по-прежнему размышляя о деньгах и очках и дожевывая последний хот-дог, и тут появилась давешняя старушка; после длительных маневров она плюхнулась на дальний конец скамьи.

Никак не отметив моего присутствия, развернула белый пакет из пекарни. По кусочку, медленно и с соблазнительным наслаждением она съела три маленьких печенья с арахисовым маслом. Доев, заглянула в пакет проверить оставшиеся три, большие, а потом, будто бы подтвердить их существование, обещанный ими восторг, она поименовала их одно за другим:

— Пятница на вечер.

Суббота на вечер.

Воскресенье на чай.

Всё продуманно

Перевод Шаши Мартыновой

Путь воды водой не замечен,

но проделан водою.

Всё думать и думать.Продумать всё.Всё обдумано.С думаньем — всё.

О равновесии

Перевод Шаши Мартыновой

В пятнадцатьвоображениеизводит;в пятьдесят —утешает.

Еще одно превращение,которое ничего не меняет.

Разложение

Перевод Шаши Мартыновой

Я не знаюи не знаю

что с этим делать.Просто дошел до точки,

где охладел к суждениями поглощен

мучительною сладостью сложностей,слагающих каждый вздох.

Психоэкология

Перевод Шаши Мартыновой

Оммаж Уолту Уитмену

Реальность — труд воображения.Воображение, желоб чувства.После стольких слез и смехачувство изливается в дух,а дух оседает на реальности —как роса на листе травы.

Житие духа

Перевод Шаши Мартыновой

Лосось прыгает.Превзойти что?

Подсекай

Перевод Максима Немцова

Мы с Вики ловили радужную форель на тайном пороге безымянной реки на Тихоокеанском северо-западе — вероятно, лучшей для гоголей между Русской рекой и Белла-Кулой, за тысячу долларов наличными вам объяснят, как добраться. День клонился к вечеру, небо — цвета влажного пепла, вода высокая, но начинает спадать. Я пускал мандулу по верхнему отрезку, как вдруг почуял легкую задержку в тик-тик-тиковом ритме продолговатого грузила, подскакивающего на каменистом дне. Я подсек. Кончик удилища согнулся и задергался — тяжкая крепкая дрожь передалась мне в плечи.

— Клюет! — заорал я Вики в сорока ярдах ниже по течению.

Она повернулась, глянула на меня, завопила в ответ:

— Правда?

Почему-то это обычная реакция моих партнеров по рыбалке, отчего я постепенно начинаю верить, что я либо поразительно неумелый рыболов, либо до безумия азартный враль.

— Правда! — заверил я ее во весь голос, в доказательство приподняв согнувшееся удилище, после чего весь обратился к бореньям.

Хотя на самом деле особых борений не случилось. Рыбина насупилась в сильном проточном течении. Я слегка затянул фрикционный тормоз и поднажал; рыба сонно развернулась и двинула вниз по течению. Я чуть тронул пальцем катушку; сопротивление возросло, рыбина развернулась к берегу — туда, где Вики, которая только что свернула снасти и шла теперь ко мне, без сомнения ободрить меня, присоветовать и вообще поспособствовать.

Леска моя натянулась к ней, и тут она остановилась, вгляделась в воду, затем покачала головой.

— Эгей, — крикнула она, — да у тебя там здоровенный лосось с драным хвостом.

— Только не это, — взмолился я.

Она красноречиво показала на воду в нескольких футах от берега.

— Я его вижу. Здоровый, трепаный, с драным хвостом.

Я помянул имя Господа в серьезном суе: неудивительно, что рыбина не сопротивлялась, — после чего затянул тормоз, чтобы подтащить рыбину и быстро отпустить. Та не особо противилась, пока до меня не осталось футов двадцать, откуда она угрюмо направилась к воде побыстрее. Когда я поставил стопор, она опять развернулась и прошла мимо меня. Ну да — лосось траченый, гниющие плавники сносились до пеньков, битое-перебитое туловище испещрено крапинами тускло-белого грибка.

Но что-то здесь было не так. Дранохвост вяло закручивался штопором у самого дна — его движения не отвечали той неослабной дрожи, что я ощущал через удилище. И тут я увидел, в чем дело: рыбина в слепом повиновении императиву нерестись-пока-не-сдохнешь слилась в ухаживании до последнего вздоха с той особью, что и попалась мне на крючок, — радужной форелиной длиннее ярдовой мерки и шириной с чугунную кастрюлю.

Услышав за спиной шаги Вики, я прошептал:

— Мне не этот твой дранохвост попался. Он просто таскается за моей, а она чистый хряк, а не форель, у них там случка.

— Ври больше, — сказала Вики.

Я подтянул радужную еще на пару футов ближе, а Вики, не поворачивая головы, сказал:

— Подойди тихонько, сама увидишь.

Вики подошла тихонько — очень тихонько, но все равно недостаточно тихо.

Порог шириной был ярдов пятьдесят. С мощью гоночной тачки на нитроглицерине форель перемахнула его за секунду чистого времени, а меня ослепило моросью, которую стряхнула катушка, смешавшейся с дымом от перегретого тормоза. Оглоушенный сильнее обычного, я стоял, разинув рот, а здоровущая форель резко свернула вправо к другому берегу и нацелилась вниз по течению. Я смотрел, как с моей катушки стаивает леска. Всю нервную систему мне будто выдернули через солнечное сплетение — рывком превыше всяких ощущений, к чему-то чистому и пустому, какой вскоре станет и моя катушка, если я не остановлю рыбину. Но останавливать рыбину мне вовсе не хотелось. Лишь бы не кончалось это чувство.

Катушка размоталась почти что до сердечника, и тут радужная вдруг резко вернулась на сильное течение и нырнула ко дну, медленно мотая головой.

Я уже собирался сказать Вики, чтобы шла домой и упаковала мне какой-нибудь харч, ибо я проторчу здесь явно всю ночь, но едва моя отпавшая челюсть снова задвигалась, я понял, что не могу произнести те несколько слов, которые еще помнил.

Поезд сошел с рельсов в мозжечке. Рухнули синаптические мосты.

Я сосредоточился на самых основных звуках и выдавил нечто вроде:

— Биффиигааааах!

Вики чуть склонила голову набок.

— Чего?

— Большая, — выпалил я. — Годзилла.

Но в тот миг скорее казалось, что это я попался на крючок сердцу Годзиллы — тридцати фунтам чистейшей бьющейся силы, радужному стержню, что неустанно дергался, пока рыбина висела в потоке, собираясь с силами на еще один секущий бросок.

А потом крючок вырвался.

Мне стало так, словно возлюбленная только что повесила трубку, предварительно сказав мне: «Извини, но все кончено».

Так мне бывает, когда Шутник Снов шепчет мне: «Сегодня вечером ты выиграл в лотерею 100 миллионов», — а я просыпаюсь, как обычно, на мели.

Рубанули кабель за толчок сердца от Божества, наносекунды не доходя до Полного Замыкания Контура. Отмародерили и бросили. Умственно истощили, эмоционально выпотрошили, духовно лишили.

Вики помогла мне дойти до машины.

Но засыпая ночью, я помнил дикую силу того рывка форели через реку — из самих костей помнил, мясом нервов и кровью тот натиск триумфа, когда сам весь излился в эту нашу с ней связь, спаялся с рыбиной на миг, мы — призраки друг друга, а потом меня снесло, как дымку ветром. И благодарность моя за ту мгновенную связь превозмогла отчаяние ее утраты — как будто поистине можно чем-то владеть и что-то терять, или же будто узы когда-нибудь рвутся.

В рыбалке, когда миг переживания вступает в будущее воспоминаньем — он становится добычей припадков укрупнения и общего украшательства. Я уверен, тем не менее, что та радужная форель весила фунтов двадцать восемь. Возможно — и, получи я еще несколько лет сладострастных воспоминаний, почти совсем вероятно, — что рыбина грузанула бы весы «Толедо» больше, чем на тридцатник, а тут уж рукой подать до представления, что я подцепил на крючок новый рекорд штата. Но даже с учетом искажений временем и памятью, безжалостно выполов любые возможности преувеличения, тщательно взявши в рассужденье Параллактический Эффект, Переменную Водного Увеличения, Воздействие Выдачи Желаемого за Действительное и Склонность к Развешиванию Макаронных Изделий, я бы поставил и в реальном мире пятьдесят на пятьдесят, что та радужная рыбина весила по меньшей мере двадцать шесть фунтов, и с радостью бы двинул новую машину по вашему выбору против раскисшей корнфлексины, что в ней было минимум двадцать четыре.