Аргиш - Александр Олегович Гриневский

был переполнен свалившимся на него счастьем – этой маленькой черноволосой девочкой с чуть раскосыми глазами, которая лежала рядом и сейчас, в эту минуту, принадлежала только ему, была с ним одним целым.

И ещё думал, что ради этих мгновений, ради этих безумных глаз и запрокинутого к небу лица, стоило Адаму с Евой попробовать то яблоко на вкус. Стать равным Богу – за это стоит расплачиваться.

Пришёл в себя первым. Вынырнул из сладкого морока.

Сел. С удивлением, словно впервые увидел, разглядывал уходящий вниз каменистый склон, нависающую над головой скалу, дождливую пелену тусклого дня.

Всё казалось нереальным. Реальной была лишь Вера – раскинувшись, лежащая рядом, заметённая мхом, с тонкой прядью чёрных волос, пересекавших щёку.

И хотелось есть. Очень хотелось!

Решил, пока Вера спит, подняться наверх, собрать ягоды. При одном воспоминании о вкусе морошки рот наполнился слюной.

Ей принесу. Проснётся – увидит – обрадуется. Вот только во что собирать?

Выбрался наверх. Небо над головой было густо-серым, напоминало намокшую побелку на потолке – ещё чуть-чуть, и хлынет. Всё замерло – ни ветерка, ни движения, даже река, казалось, не течёт, тоже застыла.

Стоя на коленях, собирал ягоды. Сначала торопясь клал в рот одну за другой, потом – стал есть горстями; казалось, так сытнее. Скоро начало подташнивать.

Чувство голода не исчезло, лишь слегка притупилось. Хотелось хлеба. Мягкого, белого! Закрыв глаза, представлял горячий запах, ощущал крошащуюся податливость корочки во рту.

Во что собрать ягоды – так и не придумал. Зато вспомнил, как в детстве мама приносила ему землянику, нанизанную на травяной стебелёк. Вот и сейчас он собирал крупные жёлто-оранжевые ягоды и нанизывал одну за другой на жёсткие стебли незнакомой травы, что рваными пучками росла на краю обрыва.

Не торопился. Выбирал самые крупные. Собрал много. Понял – в руках не унести. Пришлось снять энцефалитку. Аккуратно сложил нанизанные ягоды, завернул, и только решил спускаться по распадку вниз, к их логову, как увидел Веру.

Застыла на краю обрыва.

Показалось на мгновение, что смотрит на него и будто впервые видит, словно оценивает…

Нет! Подбежала, запрокинула лицо, закрыла глаза, подставляя губы под поцелуй.

Обнял. Прижал к себе. Шептал на ухо: «Смотри! Смотри, какую я тебе вуснятину приготовил. Это твой завтрак, Верушка!»

Стояли, обнявшись, под тяжело нависающим серым небом, посреди полого стекающих к горизонту холмов тундры. И находились они сейчас под невидимым спасительным куполом, который защищал не только от тех, кто поджидал их где-то там, далеко внизу, но и оберегал сознание от воспоминаний, позволяя безоглядно любить друг друга.

Он кормил её с ладони ягодами. Брала по одной, прикасалась губами к ладони, к пальцам.

Замер – благодарность и нежность.

– Вадим, я к реке хочу…

– Хорошо, пойдём.

– Нет. Я одна. Помыться хочу… Тебе не надо смотреть, – засмущалась, на него не смотрит, глаза отводит.

– Ладно. Давай я тебя провожу и подожду где-нибудь?

– Только ты не смотри!

– Да не буду я на тебя смотреть. Пойдём.

Река была живой. Поток, с шуршанием, нёсся мимо, украшенный длинным языком белой пены по основному сливу.

Среди навороченных каменных обломков нашли мелкую заводь, где вода замерла, лишь мерно дышала, лаская прибрежные камни.

Вадим ждал Веру за выступом скалы.

Вернулась трясущаяся, замёрзшая, но довольная. Глаза так и сияют. Заставил её надеть свой свитер.

Сидели, смотрели на воду. Не хотелось ни о чём думать, но река… Река заставила вспомнить… вернула в реальный мир, где нужно было действовать – выживать.

– Надо вернуться в лагерь, – прервал молчание Вадим, – ушли они, наверное…

Вера даже головы не повернула. Смотрела на несущуюся мимо воду.

– Они же сожгли всё! Ну сама подумай, что им там делать? Уже сутки прошли.

– Вадим! Завтра! Ведь решили. Зачем ты опять? А если они не ушли? Если ждут? Нам нельзя ошибиться.

– Ладно, Вера. Сделаем, как ты говоришь. И если так… то давай уж тогда действовать наверняка – пойдём в лагерь завтра к вечеру. Если они нас ждут – то ждут рано утром. Это простая психология. Любое дело стараются начать с утра, вот они и станут рассчитывать, что мы явимся под утро.

Они ещё долго сидели у реки.

Уже в который раз Вадим спрашивал себя, почему здесь – на берегу, среди камней, под нависающей скалой, где было их лежбище, на вершине обрыва, где они собирали ягоды, – он совсем не ощущает опасности? Вот в лесу было совсем по-другому… там было тревожно.

И ещё… он хотел спросить Веру, но боялся показаться слабым, надеялся, что она заговорит об этом первая. Что делать с мёртвыми? Ведь почти три дня! Они ведь уже… От одной этой мысли его начинало трясти. Гнал, старался не думать.

Не спрашивал, и Вера молчала.

Они вернулись в своё логово под скалой, на подстилку из мха.

Всё изменилось… Их бездумное счастье потерялось где-то на берегу реки, подхваченное и унесённое вниз потоком. Лежали рядом, касаясь друг друга, но каждый думал о своём.

Вадим думал, что каждый человек существует в своём собственном мире – прозрачном, невидимом для других – словно мыльный пузырь. Порой эти мыльные пузыри соприкасаются. А вот могут ли эти пузыри слиться? Может ли быть один общий мир на двоих? Нет, наверное… Так не бывает.

Человек по своей сути одинок. Только любовь может противостоять одиночеству. Но ведь любовь не может существовать вне времени? А внутри временного процесса ничего не остаётся неизменным. Значит, будет меняться и любовь. И в каждом человеке она будет жить и меняться по-своему. Вот и получается – соприкоснуться на какое-то время миры могут, а стать единым миром для двоих – нет.

Стемнело. Начал накрапывать дождь.

Холодно. Прижимались друг к другу, стараясь согреться.

– Я тебя давно хотел спросить… Когда дед умер… Ты там на берегу какое-то слово прокричала…

– Аргиш?

– Да. Что это?

Молчит. Не видно, а кажется – смотрит исподлобья.

– Сложно…

Аргиш – это поезд или караван по-вашему. Мы кочевники, мы всё время переезжаем с места на место. На оленях. По тундре. Вещи на нарты грузим, везём на новое место.

– Понятно. Хотя… А почему ты это слово тогда выкрикнула?

Опять молчит, только прижимается крепче. Лицо повернула – дыхание горячее.

Вздохнула тяжело. Легла на спину, чуть отодвинулась, но голова всё ещё на его плече.

– Разные мы. Русские и ненцы… отношение к жизни. Вы оседлые. У вас есть дом. Вы уезжаете, но возвращаетесь домой. Вам есть куда вернуться.

У нас нет дома. Чум не дом.