Аргиш - Александр Олегович Гриневский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Становище жгут, – проговорила Вера.
Опустилась на колени. Заплакала.
Вадим растерялся. Смотрел на вздрагивающие плечи, на беззащитный затылок с тонкой открытой полоской кожи промеж разделённых волос, на голые колени, утопающие во мху.
Он уже привык, что Вера принимает решения, как действовать дальше, смирился с тем, что подчиняется. Поверил в неё. Он – ведомый. А тут… Ведь совсем девчонка ещё.
Обернулась. Смотрит на него снизу-вверх. Рот кривится. Трёт по-детски кулачком один глаз. И капля под носом. Жалко её – сил нет.
– Жгут! – всхлипывает, выдавливает из себя слова на выдохе. – Они там… как они? Деда! Папа твой, Николай! Как?
Причитает. Говорит про них, словно они ещё живые.
И снова окатило тревогой, страхом. Ещё минуту назад она смеялась, кормила с руки ягодами. Разом другая жизнь наступила – тёмная и безысходная. Какая из них настоящая? Выть захотелось от бессилия.
Присел рядом на корточки, обнял за плечи. И она – к нему, сразу, ждала – развернулась, обхватила, уткнулась лицом в плечо, всхлипывает горестно, дрожит под рукой – плачет, не может остановиться.
Зашептал, стараясь успокоить – чуть губами уха касается, дышит горячо: «Вера! Ну не надо. Перестань. Нельзя сейчас об этом думать. Мы с ума сойдём, если будем думать об этом. Мы ничего не можем сделать, поэтому и думать не будем. Нет их. Никого нет. Есть только мы с тобой. Мы с тобой – вместе! Это главное. Ну не плачь, пожалуйста!»
Обнял крепче. Прижалась. Затихла. Только плечи ещё вздрагивают.
Вадим продолжал говорить всё, что приходило на ум, боялся остановиться: «Это даже хорошо, что они лагерь подожгли. Спешат. Значит, уходить собрались. Они там сейчас… А мы – здесь. Значит, они сюда не придут. А мы… Мы сейчас мох ещё нарвём, ягод насобираем. Не замёрзнем! Такой пир в нашей пещере устроим!»
Оторвалась от него, отодвинулась.
– Да? – старается улыбнуться, а губы ещё подрагивают, и щёки мокрые от слёз блестят.
– Да! Да! Вставай! Пойдём! Не смотри туда, не надо.
Через час начал накрапывать дождь. Клубы дыма всё ещё вставали над лесом.
Вера собирала ягоды, поглядывала на Вадима – тот как заведённый обдирал с камней мох, набивал мешки.
С первыми каплями дождя погнала его вниз, укрыться под камень. Не хотел уходить, вошёл в раж – всё ему казалось, что надо ещё чуть-чуть…
Убедила. Нельзя промокнуть. В мокрой одежде ночью замёрзнешь. Никакой мох не поможет, не согреешься. Втолковывала ему: «Изменилось всё. Понимаешь, Вадим? Опасливым надо стать, осторожным. Следить за собой – не промокнуть, ноги не стереть. Болеть нельзя! По камням идёшь – смотри, куда ногу ставишь. Не дай Бог перелом. Что делать? Ничего нет – ни еды, ни лекарств. Даже костёр не разжечь».
Забились под камень.
Им везло – камень прикрывал от дождя. Сидели на груде мха, смотрели сквозь тюлевую занавеску мелкой мороси на размытый клочок тундры далеко внизу, остальное тонуло в сером. Звуки исчезли, тишина ватой забила уши. Лишь где-то сбоку капли равномерно бились о камень.
И было тепло – относительно тепло – для северного лета. Не мёрзли.
Сразу после того как оделись, наступило лёгкое отчуждение, словно отодвинулись друг от друга. И сейчас сидели молча, смотрели на дождь, каждый думал о своём.
Вера пыталась восстановить ход событий. Считала выстрелы. Она уже не старалась понять – почему? А вот кто? Если это ненцы… их бы не выпустили из лагеря и, уж тем более, не позволили бы бегать по лесу – давно нашли бы. Нет, не наши. Тогда кто?
Вадим думал обо всём сразу. Об отце, лежащем с чёрной дырой вместо глаза, которого уже нет, кому уже никогда не сможешь предъявить свои запоздалые претензии, что-то объяснить, доказать… О маме. Вот как? Просто войти и с порога сказать: «Отца больше нет»? Или: «Андрея убили». А может, завести бодягу о трагическом стечении обстоятельств? Наверное, нельзя сразу в лоб? Надо подготовить…
Спиннинг Виталия! Ведь он забрал его с собой, когда утопили лодку. Подумаешь, не было ни крючка, ни блесны. Катушка с леской зато была! Что-нибудь придумали бы. Рыбу можно наловить. Забыл его там, в лесу, где ночевали. Идиот!
Представил сковородку, стоящую на подёрнутых жаром углях, шипение масла, рыбные ломти жмутся один к другому, кожа прожарена в золотисто-красную корочку.
Рот наполнился слюной. Сплюнул – длинно, тягуче. Есть хотелось.
Ягоды – это хорошо, это хоть что-то… но разве ими наешься?
И она сейчас… Чуть скосил глаза. Сидит рядом. Коленки обхватила. Кто она? Девчонка какая-то… Волосы чёрные, жёсткие. Подбородком в колени. Почему она здесь? Почему он рядом? Откуда это всё вокруг? Зачем?
Костёр! Костёр нужен.
– Вадим, как они стрелять стали? – нарушила молчание Вера.
– Не понял… Что значит, как стали стрелять?
– Я в чуме была. Как? Что ты видел?
– Ааа… Первый выстрел – он какой-то дальний был, на реке где-то, за деревьями. Собаки залаяли и туда метнулись. Следом ещё один выстрел. По собаке, наверное, – она завизжала, скулила очень.
Замолчал. Вера не торопила.
– Мы ничего не понимали. Только смотрели в ту сторону. Отец встал. Тут его…
А дальше я плохо помню. По-моему, ещё стреляли. В костёр попали. Тут ты меня повалила. Побежали. А, что?
Вера сидела, задумчиво пересыпая комочки мха из одной ладошки в другую. Медленно, аккуратно. Старалась, чтобы не упали на землю.
– Я думаю… первый выстрел по лодке был. Товарищ ваш возвращался, подплыл. Его заметили. Или он их заметил. Они следили, наверное. Поэтому и не стреляли по лагерю сразу. И лодку мы его на этом берегу нашли.
– Но зачем? Почему?
– Не знаю.
Знаю! Вернее, догадываюсь. Только не виноваты мы с дедой. Нельзя ему пока говорить. Но это точно не наши!
– Вера! Почему мы не можем лагерь сверху, по тундре, обойти, а дальше уже вниз по реке? Мы широкую дугу заложим, нас не заметят. Что мы здесь высиживаем? Сейчас темно станет – самое время.
Посмотрела на него, вздохнула. Знала, что придётся объяснять, убеждать. Вот только не знала, как воспримет. Заговорила медленно, старалась, чтобы одно за другое цеплялось.
– Смотри… Нельзя…
Еды нет, костра нет. Голодные. Ночью холодно. Два дня не ели. Завтра уже ослабеем, идти не захочется. Когда холодно – силы быстро уходят.
