Янтарный ангел - Александр Форш

Лишь бы успели.

– Я отзвонюсь, когда ангел будет у меня.

– Сын, зачем было похищать девушку? – Бирюк с опаской посмотрел на закрытую дверь, за которой находилась пленница. – Ты понимаешь, что это уголовное дело?

– Батя, ты меня иногда поражаешь. Попросишь своих духов, они меня вытащат.

– Духи нам не слуги.

– Тогда какой от них прок?

– Сын! – Пудовый кулак Бирюка ударил в стену. От удара осталась вмятина и сеточка трещин.

– Бать, расслабься. У меня все под контролем. Просто припугну старуху, чтобы знала, с кем связалась.

– Зачем тебе это? Она же говорила, что фигурки у нее нет.

– А потом вдруг появилась? Ну да, конечно. Просто эта старая ведьма узнала о некоторых любопытных особенностях этой фигурки и решила прикарманить.

– Сын, ты ведь не собираешься?..

– Батя, я уже сказал, что принесу ангела тебе, ты проведешь свой обряд и мы освободимся от проклятья.

– Данила отдал жизнь ради той девушки. Хватит жертв.

– Смени пластинку, бать. Даня был слабаком. Я не хочу думать, что моим детям придется тянуть жребий: кому жить, а кому умирать.

Бирюк покивал, сделав вид, что поверил сыну. Но он знал, что сын ему врет. Никто, кроме самого Бирюка и его первенца, не знал, что янтарный ангел может дать его обладателю безграничную власть. Но какую цену придется за это заплатить?

Он еще многое хотел сказать, только сын не желал слушать. Может, оно и к лучшему, теперь никто не помешает Бирюку искупить грех, лежащий на их роду. Жаль только, что сыновья его все-таки обречены: младших уже не вернуть: двое в могилу легли, старший, похоже, умом тронулся. Но если карты его не обманули, росток новой жизни пробился, род не прервется. Осталось лишь отдать последнюю жертву и позволить невинному дитю обрести свободу.

Все происходит вовремя. Всему есть свой срок.

Из дневника Петра Старостина

…Вспомнилось вдруг, как Дарьюшка моя проснулась бледнее обычного, на дурноту жаловалась. Попросила в постели остаться, да так до самого полудня и пролежала. Я к ней Груню отправил, свою старую кормилицу, сам отчего-то забоялся беспокоить. С Груней они завсегда общий язык находить умели, авось и теперь все сложится. Себя же решил работой занять.

Не успел до мастерской дойти, как Груня меня догнала. Лицо так и сияет.

– Стой, Петр Сергеевич! – запыхалась вся, за грудь пухлой рукой держится. – Погоди, говорю, не угнаться мне за тобой.

Догнала, отдышалась. Платок сбился, из-под него волосы седые торчат.

– Все, неси батюшке подарок, как и обещал. Тяжелая наша Дарья.

У меня ноги так и подкосились. От счастья подкосились. Сколько лет мы этого ждали, чего только не делали: докторов самых лучших приглашали и на воды я жену возил – ничего не помогало.

Теперь и радостно, и совестно одновременно. Придется к Груне с повинной головой идти. Это ведь она меня уговорила в храм отправиться, молиться и свечи ставить. Я не верил во все это, хотя с Дарьей каждое воскресенье на службы ходили. Она крестится, голубка моя, а у меня мысли все о работе. Говорят, плохо это и перед входом в храм мирское оставлять надобно. Так ведь не делал я ничего дурного, о ней заботился, чтобы отказу ни в чем не знала.

Люблю я супругу свою. Жизнь за нее отдам.

Кто бы подумал, что через церковь счастье такое придет. Во что не верил, в то носом и ткнули. Батюшка местный, выслушав меня, заказал фигурку ангела для алтаря, в виде пожертвования. Крохотную совсем, Дарьюшке с ладонь будет. Я еще подивился, думал, ослышался. Священник лишь бородку погладил да сказал:

– Господу не величина дара нужна, но искренность, с которой тот принесен. Кто-то за краюху хлеба исцеление получит, а кому и мешок золота счастья не даст.

Одно слово – блаженный.

Так мне и не жаль, сделал, о чем попросили. За работу со всем прилежанием взялся, иначе и не умею.

Ангелок до того хорош получился, что я сам на свою работу возрадовался, хотя больно я придирчив к себе бываю. Казалось, подуй на крылышки, как перья трепетать начнут.

Хотел я ангела в тот же день в церковь отнести, да вызвали по срочному делу в столицу – заказ хороший подвернулся.

Вот и поехал.

Обратно летел как на крыльях. Скорее бы супругу увидеть, к груди прижать, в уста поцеловать.

Тот день мне до самой смерти в кошмарах сниться будет.

В доме было тихо. Подумалось даже: скоро, совсем скоро детский голосок ее разрушит, еще мечтать о покое стану. Эх, скорее бы случилось.

Дарьи не было в ее комнате. Груня – та тоже куда-то запропастилась. Пошел искать. Весь дом обошел, нет никого, как вымерли. Сердце заныло тревожно, в голове точно молоточки застучали.

Ноги сами понесли в сад, к тому пруду, где Дарьюшка любила бывать. Вижу: сидит голубка в беседке. А беседка у нас – загляденье. Вся в узорах ажурных, не беседка – кружево. Оба мы любили ее, а тут вдруг подумалось: будто в клетке, сидит в ней моя красавица.

Груня гладила мою супругу по руке, слушала ее рыдания, сквозь которые и слов-то не разобрать.

Я подошел совсем близко, хотел окрикнуть, когда до ушей долетели обрывки разговора, и я оторопел. Притаился за кустом сирени, прислушался.

– Я в пруду этом утоплюсь, Грушенька, – причитала Дарья. – Не снести позора. Что же я наделала?

И снова поток слез, всхлипывания. О чем же они говорят? Хоть и стыдно за собственной супругой шпионить, но после таких ее слов захотелось мне узнать, что же такое случилось.

– Ты мне это брось! – закричала кормилица. – Вот ведь нашла о чем думать! Пойди к нему, повинись. Петр Сергеевич мужик не злой, поймет.

– Поймет ли, Грушенька? А поймет, так примет ли? Я сама себя простить не могу. А муж-то и подавно не простит.

Тут я случайно и наступил на сухую ветку.

– Ой ты ж батюшки! – Груня прижала руки к груди и начала креститься.

Дарья обернулась и увидела меня. На заплаканном личике застыло выражение ужаса и боли. Чего же это она от меня утаить пыталась, если теперь так боится?

– Петр Сергеевич, – первой заговорила Груня, – ты когда вернулся-то? И чего по кустам прячешься?

Они обе поняли, что я слышал их разговор. Поняли и не знали, как теперь себя вести.

Груня вскочила на ноги, бестолково захлопотала, а Дарья так и сидела, как истукан, только слезы лились по щекам.

– Я не прячусь! – сорвался я на крик. – Весь дом обошел, нет никого, а вы тут рыдаете.

Дарья не выдержала: тем же вечером все рассказала. Ребеночка не от меня она понесла.

Вспомнилось, как еще летом мы с ней в городскую квартиру поехали, чтобы она обновок себе прикупила, с подружками поболтала. Кабы знать, чем оно мне обернется, запер бы Дарью дома, не выпускал бы никуда.

– Сама не знаю, как вышло, – Дарья говорила спокойно, не плакала, как тогда в беседке, от того и жутко стало.

– Ты его любишь? – спросил я. Не мог не спросить.

– Я тебя люблю, Петруша! Там была страсть, наваждение слепое.

Она еще долго говорила, так не пролив ни слезинки.

Я хотел поверить.

Не смог.

Через две недели уже сидел в кабинете своего приятеля, доктора Германова. Разговор был непростым. Долго думал, прежде чем прийти, все решал, приму ли чужое дитя. И понял, что не смогу.

– Петр Сергеевич, ты меня тоже пойми. – Приятель старался не смотреть мне в глаза, делал вид, что изучает важные бумаги. – Не могу я на такое пойти, это же преступление.

– Кто может?

– Разве что повитуха деревенская, – усмехнулся Германов.

Приятель пошутить решил, но мне не до шуток.

Повитуха живо нашлась. Мог ли я, человек образованный, поверить в то, что сам к ней на поклон пойду.

Да ни в жизнь!

Однако очень скоро стоял на пороге ее дома. Изба повитухи стояла на отшибе, у самого леса. Эх, если бы не Дарья, никогда бы я в деревню не уехал, городской дух мне милее всего.

На мой стук выглянула нестарая еще баба, зыркнула темным глазом и, ни слова не говоря, отошла в сторону, приглашая войти в хату. Признаться, я ожидал увидеть земляной пол, травы, развешанные по стенам, черного кота на лежанке.

Ничего такого не было: обычный зажиточный деревенский дом. И баба вовсе не походила на ведьму.

Я уже уйти хотел, извинившись за беспокойство, когда она схватила меня за руку и зашипела зловещим шепотом: