Чем звезды обязаны ночи - Юон Анн-Гаэль

– Суазик, выйди, пожалуйста, – велю я, собрав остатки хладнокровия. – Сегодня мы обойдемся без тебя.

Суазик меня игнорирует, открывает холодильник, достает оттуда два куска фуа-гра и кладет их на разделочную доску. Я бью кулаком по мрамору. Тарелка соскальзывает со стойки и разбивается об пол.

– ВЫЙДИ! – ору я.

Команда потрясена. Суазик цокает языком.

– Психопатка несчастная! – бросает она, срывая с себя фартук.

Я хватаю ее за ворот.

– Вон отсюда! Вон! Я не желаю тебя больше видеть, усекла? Здесь кухня, а не Армия Спасения!

Она открывает рот, собираясь ответить, я приближаю свое лицо почти вплотную к ней. Черный взгляд. Как грозовой вечер. Испуганная Суазик отступает. И опирается рукой о раскаленную плиту. Вопль. Рука обожжена до мяса. Двое помощников кидаются помочь ей сунуть руку под ледяную воду. В команде нарастает паника. Я цепенею. Вдруг снова оказываюсь на кухне у Бреге. Подгоревший морской язык. Мой отрезанный палец. Беру себя в руки, собираюсь подойти помочь, но вмешивается шеф-де-парти[12]:

– Оставьте, – приказывает он.

После чего сам выводит Суазик из кухни. Я смотрю на створчатую дверь, скрепя зубами. Потом решительно направляюсь к плите. За мной неотступно следят шесть пар глаз.

– Ну-ка, за работу! Чего вы ждете?

Что дальше? Катастрофа. Разумеется, оба инспектора рассыпались в комплиментах – «Шеф Клермон, ваша кухня великолепна!» – но едва они закончили десерт, как прибыла скорая помощь. За шестым столиком задыхалась женщина. Аллергия на ракообразных. Однако тем вечером она ела только фуа-гра. Ресторан закрыли. Санинспекция. Двумя днями позже Суазик подала жалобу на домогательства и жестокое обращение.

Эти обвинения меня уничтожили. Даже скорее, чем отравление, поставившее под сомнение качество моей кухни. Даже больше, чем «звезда», уплывшая у меня из-под носа. Меня можно упрекнуть во многом. В том, что я слишком холодна. Придирчива. Что я требую слишком многого. Конечно, слишком многого. Но я никогда не потерпела бы на своей кухне то, в чем меня обвиняют. Даже если у меня возникало желание взорваться, ударить, заорать, одна мысль стать такой, как Роми, как Бреге, и тоже вскипеть, как молоко на огне, – одна эта мысль всегда меня останавливала. И, к моему большому удивлению, как и облегчению, Пейо это понял.

– Несчастные люди обладают шестым чувством, позволяющим ударить туда, где больнее всего, – говорит он, выдыхая дым сигареты высоко в воздух. – Ты не замечала?

– Проблема была не только в Суазик. Просто я не сумела промолчать.

В день, когда я открыла «Роми», я решила заговорить. И выложила все. Про оскорбления, шаловливые руки и жестокость. Бреге все отрицал. Утверждал, что я сумасшедшая. По его словам, я чувствовала себя не на своем месте и решила отомстить. Он угрожал мне. Но я дала себе слово держаться. Пока он не подал на меня жалобу за клевету. Он нанял адвоката и поклялся, что потащит меня в суд. Моему ресторану не было и года, мне не хватало средств на процесс. В итоге я отозвала жалобу. И думала, что на этом дело и кончилось. Я здорово ошиблась.

Гнев разрывает мне внутренности. Суазик всего лишь инструмент мести, но как это доказать? И как Камилла, моя самая верная союзница, могла свидетельствовать против меня? Мэтр Муано все пустил в ход, чтобы помочь мне. Чтобы обличить чудовищную махинацию, которая меня изничтожала. Но, по его собственному признанию, до победы было далеко.

Мне не хватает воздуха. Сую руку в карман фартука в поиске своих таблеток. Пейо меня удерживает.

– Брось ты эту гадость.

Я трясу головой. К глазам подступают слезы.

– Лиз, послушай меня. Ты оправишься. И станешь сражаться. Что бы ни случилось, я буду на твоей стороне.

Рыдания пульсируют у меня в горле и мешают говорить. Да и в любом случае я не могу найти верных слов. Я привыкла добиваться всего в одиночку. Сражаться против целой армии. Его присутствие, участливость, поддержка – к этому я не готова.

Внезапно с кухни доносится тревожный звонок. Пейо встает и протягивает мне руку.

– Барашек зовет нас. Идем пробовать.

Бальтазар

Только не подумайте, что я герой. Из тех рыцарей с большим сердцем, что готовы бросаться на защиту вдов и сирот. Жермена была исключением. Я никогда не проигрывал – или только когда сам того хотел. И любой, севший за мой стол, рисковал быть раздетым до нитки. Сама жизнь превратила молодого неопытного игрока, каким я начинал, в беспринципного бандита. Исчезновение Роми и потеря дочери сделали меня злобным существом. И мои тогдашние знакомства этому только способствовали.

Карточные партии давали мне возможность быть в курсе изнанки многих дел, открывали доступ в общество влиятельных, хотя и не всегда самых порядочных особ и подкидывали на мою дорогу простаков, уверенных в собственной везучести. Моя техника была проста: я давал им выиграть, они поднимали ставку и, словно по волшебству, начинали проигрывать, пока не оставляли за столом последнюю рубашку. Сценарий был неизменен. И победа гарантирована.

Тот простак выглядел паршиво. Круги под глазами, плохо выбрит, мятая одежда; его пригласил один из головорезов, деливших со мной стол. Молодой человек – лет тридцати или немногим больше – явно был не из завсегдатаев. Светлые глаза, каштановые волосы, какая-то надломленность в повадке, впрочем, не представлявшая никакой опасности. Мальчик-хорист, заблудившийся в аду. Здесь играли по-крупному. А влезать в долги было себе дороже.

За нашим столом сидело трое закоренелых «ветеранов», старая гвардия, которых я знал, поскольку не раз сталкивался с их угрозами, а то и кулаками. Они терпели меня, так как иногда я соглашался проиграть, чтобы остаться в их кругу. Разговоры были излишни. Нам и пяти минут хватило, чтобы понять: эта партия заранее наша.

Как было уговорено, первые три круга мы ставок не повышали. Наш новый товарищ опрокидывал стаканчик виски за каждую свою победу. И пусть его медвежье телосложение давало ему преимущество, но он не мог устоять перед соблазном выигрыша. Едва пробило полночь, а он уже был на крючке. Я не дал бы ему и двух часов, пока он отправится восвояси без гроша, убежденный в том, что проворонил удачу. «А ведь все так хорошо начиналось!» – скажет он себе, удивляясь неожиданному провалу.

Однако что-то с ним было не так. Этот парень пришел не играть. Он пришел, чтобы его общипали. За всю свою карьеру я ничего подобного не видел. Проблемой были не деньги. Проблемой был он сам. С первого взгляда становилось понятно, что самое дорогое он уже потерял.

Ладно, неважно. Мы продолжили игру. Он неплохо держался. Его застывшее лицо было непроницаемо. Он особо не разговаривал и довольно талантливо блефовал. Но ничего не помогало. Одна проигранная сдача, за ней другая, и счастье ему изменило. Мой сосед выложил на стол флеш, уничтожив все надежды нашей жертвы выбраться из переделки целым.

– Вы смухлевали! – вдруг закричал он.

Словно ничего не услышав, второй протянул руку к зеленому сукну, чтобы забрать выигрыш.

– Друг мой, не уметь играть – твое право, но надо уметь проигрывать!

– Поганый прыщ!

Он ударил неожиданно. Прямой правой в челюсть. Старый мошенник рухнул на стол, и жетоны, карты, банкноты – все разлетелось в разные стороны. Наши приятели вскочили. Схватили парня за горло. В полутьме блеснуло лезвие ножа.

Было ли дело в его полном тоски взгляде, в котором я прочел печаль более глубокую, чем моя собственная? Или что-то еще, звучащее в унисон с моей болью? Не знаю. Как бы то ни было, я сказал:

– Оставьте его. Он понял. Ты ведь понял, приятель?

С этими словами я достал из кармана пачку купюр и бросил ее на стол, а потом подтолкнул его к выходу.

– Почему вы это сделали? – спросил он, не разжимая кулаков, когда оказался снаружи.

Я прикурил сигарету, предложил другую ему. Он отказался.