Чем звезды обязаны ночи - Юон Анн-Гаэль

Держась в тени, Пейо поддерживает меня, не отставая ни на шаг. Мы вместе играем в четыре руки чарующую партитуру. В его глазах вновь разгорается огонек. Три дня и три ночи мы позволяем чувствам вести нас куда угодно. Ноги крепко стоят на земле, но голова витает среди звезд, и ничто больше не имеет значения, кроме историй, что рассказывают нам наши тарелки. Я готовлю, повинуясь инстинкту, и мне никогда еще не было так хорошо. В уюте ресторана ко мне возвращается вкус к жизни.

На рассвете четвертого дня, в изнеможении откинувшись на креслах в столовой, мы смотрим, как над горами медленно поднимается солнце. Измученные. Довольные. Перед нами остатки молочного пиренейского ягненка в йогуртовом майонезе с эспелетским перцем и травами на подложке.

– Лиз Клермон, знакомство с вами – честь для меня.

В его голосе звучит почти неприкрытая признательность.

– Должна ответить комплиментом на комплимент, шеф Мендоза.

Он собирает пальцем остатки соуса и отправляет их в рот, прежде чем покачать головой.

– Осталось только выбрать, что будет в меню, – бросает он.

Я включаю радио. Комнату заполняет джазовая мелодия. В голове у меня куча идей, рецептов, вкусов. И никакого желания выбирать. Меню будет меняться в зависимости от поставок. От времени года. От нашего желания.

Я встаю и беру грифельную доску. Под словом «Меню» пишу мелом: «Сами увидите».

Пейо аплодирует.

– А самая лучшая новость, – говорю я, – это то, что обслуживанием тоже придется заняться нам.

Его улыбка испаряется.

– Обслуживанием?

– Именно! Кто лучше шефа может рассказать, из чего состоит блюдо? Описать ваку, Шаби, рай в горах, лачугу, живой огонь? Молочного поросенка Жанины и Даниэля, пасущегося на берегу реки в Альдюде? Сыры, которые рождены от стада Эстеба, его черноголовых овец-манешей и солнце, гладящее их на высотах плато Контрасуро? Старого Мажа и его улиток? Для этого нужно стереть границу между кухней и залом. Работать под открытым небом, у всех на глазах и без подстраховки. Такая кухня неразрывно связана с ингредиентами, движениями рук, с землей и людьми, которые ее обрабатывают.

В глазах Пейо загорается искорка. Она очень ему идет.

– А все это?

Он подбородком указывает на обеденный зал. Круглые столы с их лакированными ножками, современные кресла из ореха. Скатерти и салфетки из египетского хлопка. Вазочки муранского стекла. Я вспоминаю лачугу Шаби. И весь этот декор мне вдруг кажется совершенно излишним. Одним движением я срываю чистейшие скатерти. Сворачиваю их в ком и бросаю в угол. Убираю вазы. Снимаю картины. Рву разложенные меню, распечатанные на веленевой бумаге. Остаются лишь голые деревянные столы. И несколько золотых пылинок, танцующих в лучах солнца.

– Осталось только подобрать команду, – удовлетворенно заключает Пейо.

И очень вовремя, потому что мне пришла в голову одна мысль.

Бальтазар

Я еще не доел, как уже понял, что стану делать с ключами. И с теми, что от машины. И с ключами Жермены.

– Тебя как зовут? – спросил я.

Пьер Мендоза жил в своей машине. У него больше ничего не было, да и мало что его волновало. Смирившийся и подавленный, он плыл по течению. Свою партию он проиграл. Никто его больше нигде не ждал, и только тьма была впереди. Он сопротивлялся как мог. На сколько его хватит?

– Я хочу кое-что тебе показать, – сказал я на следующее утро, проснувшись.

Он пошел за мной. А что ему еще оставалось? Я завел ревущий мотор «понтиака» и двинулся по извилистой дороге, ведущей в Молеон.

– В Молеон? – удивился он.

– А что, знакомые места?

Знакомые, еще как! И лучше, чем кому-либо. Однако он сюда не возвращался уже пятнадцать лет.

Пока мы ехали, он не сказал ни слова, погруженный в свои мысли. Казалось, ничто его не интересовало. Я припарковал свой болид у заброшенного здания. Я приезжал сюда всего однажды, после моей встречи с Жерменой. Ставни были закрыты. Терраса пуста. Но вид мне понравился.

Он нехотя выбрался из машины. Зашел следом за мной внутрь.

– Это ваш ресторан? – спросил он.

– Нет, твой.

Он повернулся, удивленный. И вздохнул.

– Бросьте.

Засунул руки в карманы. И пожелал мне хорошего дня.

– Пейо, подожди!

– Не старайтесь, меня это не интересует.

Пока я запер дверь и снова сел за руль, он был уже далеко. Я догнал его и притормозил рядом.

– Пейо, послушай меня.

Почему я настаивал? Что-то в нем тронуло мое сердце. Или же я увидел в нем возможность искупления. У меня накопилась пара-тройка проступков, за которые имело смысл заслужить прощение.

– Бальтазар, это очень мило, что вы меня пожалели, но вы мне ничего не должны.

– А вот ты должен.

Заговорив о кухне, я едва его не потерял. У Пейо не было никакого желания возвращаться к своему прошлому. Между ним и кулинарией все было кончено. И я не мог его за это упрекать. Однако жизнь парня висела на волоске, а я по собственному опыту знал, что работа для него – единственное спасение.

– Если ты хочешь закрыть долги и сохранить надежду однажды заполучить обратно свою машину, тебе придется поработать на меня. Я не прошу у тебя высокой кухни. Самый минимум. Одна смена в день, обед для местных.

Само собой, мне не нужны были его деньги. Даже автомат для попкорна в старом кинотеатре Биаррица приносил мне больше, чем этот ресторан.

Он долго смотрел на меня своими синими глазами, которые слишком много видели. Не очень-то уверенный в том, что понимает причины, заставившие меня протянуть ему руку. Следует признать, что я и сам не до конца просекал свою игру. Чего я ждал от этого человека? Чтобы он продержался. Чтобы мы сражались вместе. Нечто вроде пакта между мной и судьбой. Какой мерой мерите, такой и вам будет отмерено. Если он выкарабкается, говорил я себе, значит, у и меня есть шанс однажды отыскать мою дочь.

39

– Это и есть твоя идея?

Стоя перед нами, ожидают указаний Леония и Августина.

– А у тебя есть другое предложение?

У нас остается всего неделя. Без помощи нам не справиться.

– Можете положиться на нас, шеф! – восклицает Августина с блестящими от волнения глазами.

Пейо покорно склоняет голову. И выдает каждой по луковице и разделочной доске.

– Ну, за работу.

С того дня мы их дрессируем. Повторяем раз за разом одни и те же движения. С самого утра до поздней ночи чистим, режем, украшаем, приправляем, обвязываем, шпигуем, бланшируем, дробим, томим, взбиваем. Процеживаем, обжариваем, снимаем панцири, шинкуем, общипываем. Разводим, ошпариваем, выпариваем, насаживаем на вертел, обезжириваем, истончаем. Обрезаем, тушим, гарнируем. Обе сестры сосредоточенны до крайности. И расторопны. Одна бесподобна в украшении тарелок. Вторая подаст вам говяжью лопатку быстрее, чем вы успеете сделать заказ.

Пусть они уже немолоды, в них нет и тени душевной усталости. Одна занимается жарким, другая овощами, которые обрабатывает со всей тщательностью. Поварские колпаки на голове, безупречные шиньоны, фартуки на талии, они цапаются из-за любого пустяка, но готовы на любой подвиг. Если одна устает, другая перехватывает эстафету. Они понимают друг друга без слов. Я тронута той заботливостью, какой проникнуты отношения сестер. Слитный, чуткий, молчаливый парный танец.

День ото дня их движения становятся все более точными. Почти автоматическими. Мы не спускаем им ни одной ошибки. И они быстро учатся.

– Леония, раки! Это слишком долго!

– Да, шеф!

Ее глаза ловят взгляд сестры. Та улыбается. Я снова вспоминаю вечер, когда Августина рассказала мне об их детской мечте открыть вместе ресторан. Мечта, отметенная прочь их матерью, лишенной и воображения, и доброжелательности. И вот сегодня, в преддверии семидесятилетнего юбилея, они создают свою историю. Эта мысль приносит мне огромную радость. Их присутствие здесь придает всему смысл. Я не забыла слов Розы: «Смысл, моя Лиз, это та дорога, что ведет к счастью».