Чем звезды обязаны ночи - Юон Анн-Гаэль

– Я ждала этого тридцать лет! – сказала она, прикуривая сигарету.

И она решила воспользоваться наследством. Как собственной независимостью, так и золотишком, которое старик прятал у себя под матрацем.

– А как же ключи от ресторана? – спросил я.

Жермена пожала плечами.

– Делайте с ними что хотите! – сказала она.

Все это больше ее не касалось.

35

Я кладу на стол книгу, которую у него одолжила.

– «Жизнь – это молитва, а исполнить ее может только любовь», – цитирую я.

– Ты увлеклась чтением? – спрашивает он.

– Я любопытна. Скажи мне, что ты читаешь, и я скажу, кто ты.

На огне чугунная кастрюля, из которой исходит аромат горячего масла и специй.

– Что ты нам готовишь?

– Нуазет из жареной пиренейской ягнятины, – отвечает он, продолжая распускать соус белым вином. – Фасолевое пюре, соус из сока барашка с кадурским чесноком.

Еще один рецепт старой Поль, магию которой упорно старается воссоздать Пейо.

– Что тебе так нравится в книгах Гари? – спрашиваю я, присаживаясь рядом на высокий табурет.

Он кладет в кастрюлю три очищенных от кожицы помидора и задумывается.

– У него есть и радость, и горе. Что-то вроде светотени, нечто сладко-соленое, и оно поднимает мне настроение в тоскливые дни.

Я обмакиваю ложку в мясной сок, томящийся на маленьком огне.

– Перец, – говорю я, протягивая руку.

Он приподнимает бровь. Передает мне мельницу, явно недовольный, и тоже пробует, обмакнув ложку. Потом кивает.

Блокнот. Ручка. Наверху страницы я пишу: «Нуазет из жареной пиренейской ягнятины». Перечисляю список ингредиентов и подробно излагаю рецепт.

– Что ты делаешь? – ворчит он. – Надо готовить, а не записывать.

– Одно другому не мешает.

Он кладет нож на доску.

– Конечно же, мешает. Когда готовишь, то словно соприкасаешься. С чувствами. С воспоминаниями. Но стоит отложить поварешку и схватиться за карандаш, как этому конец. Почему? Потому что, чтобы записать, нужно посмотреть со стороны, как ты готовишь. И тогда «эго» все портит.

Я в свою очередь беру в руки седло барашка.

– Поспорим?

Следующие два часа мы стряпаем одно и то же блюдо, каждый в своем углу. Сосредоточившись на луковицах, моркови, тимьяне и лавровом листе. Снаружи между тем восходит луна.

– Выйдем? – предлагает он, когда мы заканчиваем.

На газу две кастрюли, стоящие бок о бок, медленно переваривают содержимое. На улице нас охватывает колкий холодок. Запахи природы в сумерках. Последний птичий посвист. Мы садимся лицом к расстилающейся равнине. Пейо достает из кармана пачку сигарет и предлагает мне, прежде чем щелкнуть большим пальцем по колесику зажигалки. Я перехватываю его взгляд на мой ампутированный палец.

– Несчастный случай на кухне, я же тебе говорила.

Устремив глаза на горизонт, на этот раз он ждет продолжения.

– Я стажировалась в «Бреге».

Я глубоко затягиваюсь.

– Единственная женщина в команде. Все началось с шуточек. Потом пошли оскорбления. Летающие через всю кухню кастрюли. Лапы на моих бедрах, похотливые взгляды в раздевалке. Я выбрала Бреге, потому что он был лучшим. Талантливый. «Звездный». Но рядом с ним я пережила кошмарный опыт. В тот год я поняла, что можно бояться мучителя в той же степени, что и восхищаться им. Меня тошнило перед тем, как заступить на смену, такой я испытывала страх. Столько бесчеловечности на кухне самого прекрасного ресторана Парижа – я этого и представить себе не могла.

Я судорожно сглатываю. Мне дорогого стоит воскрешать эти воспоминания.

– Однажды я пережарила морской язык. Бреге схватил сковородку с огня и поставил ее мне на руку.

Я до сих пор порой чувствую запах обожженной плоти, смешанный с вонью пригорелой рыбы.

– «Так ты запомнишь, что нельзя портить продукт», – сказал он. Никто вокруг и не пикнул. А я ответила: «Да, шеф!»

Пейо выпрямляется на стуле, ему явно не по себе. Готова поклясться, он тоже был свидетелем таких выходок. Под предлогом обучения некоторые кухни превращаются в настоящее царство садистов. Опасных. Безумных. И никто об этом не говорит. Никогда.

– Я была перепугана, рука дрожала. Бреге заорал: «Ну, в чем дело? Ты еще долго будешь хныкать?» Я взяла нож. Мясо. Разделочная доска. Рука соскользнула. Мой палец остался на доске.

Пейо вздыхает. Достает из пачки вторую сигарету.

– Разумеется, я никому ничего не сказала. Кухня – это все, что у меня было. Мать оплатила мне эту школу перед смертью, и мой долг перед ней был преуспеть, не дать выкинуть меня вон. Ты же знаешь, это маленький мирок, все друг друга знают. Заговорить означало поставить крест на своей карьере. И я сжала зубы. Стала работать вдвое усерднее. И как только стало возможно, открыла свой ресторан. Мои правила, мой закон.

На дереве заухала сова.

– С того дня, стоит мне глянуть на свою руку, я вспоминаю о нем. Мой отрубленный палец напоминает мне о каждом случае, когда мне говорили, что кухня – не женское дело. Что я должна заткнуться или выбрать другое занятие.

И снова зазвенела тишина. Я ежусь от нахлынувшей влажности вечера. И жалею, что оставила свою кожанку в доме, но мне не хватает духа пойти за ней.

– Эта история с домогательствами к твоей помощнице – чушь собачья, верно?

Я закрываю глаза. Сцены того вечера мелькают передо мной, словно вспышки.

Перестук кастрюль, трезвон таймеров, гигантские облака пара. Со стороны мойки доносится грохот бросаемых туда приборов. Между глаз впилась игла мигрени и сверлит голову. Злой дух, с наслаждением ковыряющийся в моем черепе перочинным ножиком.

На кухню влетает старший официант.

– Шеф, Камилла велела передать вам, что ей позвонили из «Бельсанса», – выдыхает он, запыхавшись, словно бежал марафон.

– Что им надо?

– Они говорят, что у нас сегодня вечером «Мишлен».

«Мишлен»? По позвоночнику пробегает холодная волна. Только не этим вечером! Слишком рано!

Быстрый взгляд в зал. Все столики заняты.

– Там кто?

Два больших ореховых глаза под темной челкой. Камилла.

– Понятия не имею, – отвечаю я, не отводя взгляда от столиков.

– Они говорят, это мужчина. Может, с кем-то.

Неделя ежедневных съемок телешоу совершенно меня вымотала. Мы задержались, и новое меню еще только обкатывается. «Мишлен» не мог выбрать более неудачное время.

– По-твоему, как складывается вечер? – спрашивает Камилла.

– Столик на девятерых заставит нас попотеть. Но все может получиться, если Суазик не облажается.

Имея ее в своей команде, я рисковала получить «пожар на корабле». И тем, что «звезда» уплывет у меня из-под носа.

Монитор на печи испустил дикий вопль. Отбойный молоток в черепе не давал мне ни секунды передышки.

– И переделайте омаров! У нас высокая кухня, а не что Бог на душу положит!

– Да, шеф! – кивают подручные, унося обратно тарелки.

– Стерва…

Едва слышный шепот. Я поднимаю голову. Верно ли я расслышала? Позади плиты Суазик готовит тарелки с фуа-гра.

В пару, жаре и шуме напряжение подскакивает еще на один градус. Каждый молит небо, чтобы гроза разразилась подальше от его дерева. В этот вечер на кону стояла моя жизнь. Кажется, за глазными яблоками кровь у меня в черепе пульсирует все сильнее.

– Клеман, смени место. Ты поможешь с говядиной. Суазик, оставайся на закусках, тебе поможет Тома́.

Суазик со вздохом возводит глаза к небу.

– Какие-то проблемы?

Молчание. Наэлектризованное. Подручная взглядом бросает мне вызов. Слишком сильно накрашена, фартук весь в пятнах, вид провокационный и в то же время презрительный. Чувствую, как у меня учащается пульс. Думаю о Роми. Как бы она поступила на моем месте?

И вдруг – запах горелого.

– Суазик!

Я бросаюсь вперед, чтобы снять сковороду, по пути задевая Суазик.

– Эй! Да что на тебя нашло!

У меня мутится в глазах. Я прикрываю веки, сжимаю кулаки.