Современный грузинский рассказ - Нодар Владимирович Думбадзе

С. Анч-дзе сделал передышку, обвел взглядом оцепеневшую аудиторию. Самхарадзе громко чихнул.

— На здоровье! — пожелал кто-то.

— Спасибо, закрой же наконец окно!

— Возьми и закрой, я, между прочим, не приставлен окна закрывать, — возразил Боря.

Самхарадзе рассмеялся, спрятал платок и закрыл окно.

— Мы фактически закончили работу… — продолжал Сосо. — А вы уже не вправе требовать от нас еще одного варианта, вы можете не принять этот, но и отвергнуть не можете, так как мы почти полностью учли все высказанные вами ранее замечания, которые были сформулированы в свое время в виде заключения. Здесь вот заключение, и здесь должны быть «Голубые мосты», официально представленные вам в трех экземплярах. И теперь, чтобы урегулировать наши взаимоотношения без юридического вмешательства, можете рассмотреть и сверить ваше предыдущее заключение и наш последний вариант… — добавил С. Анч-дзе и сел.

— Вы кончили? — спросил Васо.

— Да.

— Н-да, — процедил Васо и задумался. — Дело здесь, товарищи, значительно сложнее, чем представляется с первого взгляда. Несмотря на это, официальная часть нашего заседания может считаться законченной.

— А вы не выскажетесь, батоно Васо? — спросил Сосо.

— Что я могу сказать, сынок, скажу, что очень много непонятного и в ваших «Голубых мостах», и в вашем выступлении, и в высказываниях других товарищей, как письменных, так и устных, и вообще — в жизни. Я говорю так не потому, что обвиняю вас в чем-нибудь. И вовсе не утверждаю, что мне все ясно. Нет, товарищи, наоборот. Очень многое необъяснимо и непонятно в этом мире. Даже слишком непонятно. Видно, мое время ушло. Что есть — есть, ничего не поделаешь, время ведь не воротишь… Что же касается дела, «Голубые мосты» приняты. Не сегодня, так завтра один из нас напишет заключение, но суть в том, что я его не подпишу. Подписать следовало Како, но он успел увильнуть, а если б далее не уехал, все равно не подписал бы. Вы можете ждать возвращения Шота, но поверьте — и он не подпишет. Впрочем, решающего значения это и не имеет, любой колчлен может подписать заключение, но я-то знаю, что ни один из вас не подпишет, не потому что не желаете или боитесь, — просто ваша подпись не имеет никакой силы — ни формально, ни юридически. Зато директор безо всякого может утвердить заключение, но без нашей подписи не утвердит, а если и утвердит — оно не будет иметь силы.

— Да, но как же мне быть? — растерянно спросил С. Анч-дзе.

— Пусть тебе директор скажет, у нас нет права говорить вам что-нибудь официально… Ну, а если нет, пусть решает управление, а над ним тысяча других инстанций… Но вообще-то мы дадим вам заключение — не подписанное и никому не адресованное, отнесите его директору. Директор может утвердить его, как я сказал вам, но без нашей подписи он не утвердит, а если и утвердит, не подпишет… Ничего больше я посоветовать тебе, мой друг, не могу…

— Большое спасибо, батоно Васо… Хорошо, дайте мне хоть заключение.

— Заключение-то дадим, да…

— Никакое заключение из этого отдела выдано не будет, пока не представите рукопись! — строго сказала Тина и захлопнула папку.

— Я принес три экземпляра.

— Сюда ни один не поступал.

— А я при чем?!

— Не знаю, кто при чем!.. Не могу никак понять, батоно Васо, кто что берет, кто что уносит. Почему я должна отвечать за всех?! — взвинчивала себя Тина.

— У кого есть экземпляр, товарищи? — спокойно спросил Васо.

— У меня, но только половина… — сказал Шукри Джапаридзе, — И ту мне Бела оставила… Вторую половину Копалейшвили позабыл в машине, а Копалейшвили — утром звонили от него — по дороге из Мцхети вместе с машиной свалился, оказывается, в Мтквари, сам уцелел, а машина повреждена, и радио украли. Один экземпляр у меня был, но взял автор, а еще один вчера и позавчера несколько раз переходил из моей комнаты в комнату Како, больше ничего не знаю… — закончил Шукри и, пересев в темный угол, стал наблюдать оттуда, и глаза его подозрительно искрились.

— У кого есть экземпляр, товарищи? — повторил Васо.

— Одну страницу я в столовой видел утром, правда, не помню точно, какая была страница… — сообщил Боря.

— Товарищи, подумайте, что вы говорите, мы не играть тут собрались и шутить! — вскипел Васо.

— А я не играю и не шучу, серьезно говорю… Слушай, Сосо, ты же вчера один экземпляр оставил директору? — повернулся он вдруг к С. Анч-дзе.

— Не вчера, а неделю назад, но он позабыл его в банке…

— У меня был один экземпляр, батоно Васо, я вам его дал, если помните… — сказал Какауридзе.

— Не вы мне дали, батоно, а я вам, я прочел и передал вам… Может, вы еще скажете, что раньше меня прочитываете что-нибудь?!

— Нет, батоно, вы, как всегда, раньше меня прочли, потом передали мне, а я вернул вам… — спокойно объяснил Какауридзе.

— Думайте, что говорите! Ничего вы мне не возвращали. Выбросили, наверно, в окно. Если не будет покончено с этой безответственностью, я доложу обо всем где следует! — возвысил голос Васо Чорголашвили, побагровев.

— Как вы смеете так со мной разговаривать, ребенок я вам, что ли, в самом деле?! — вскочил Какауридзе.

— Ладно, что с тобой! — вырос перед ним Боря.

— Слыхал же, в окно, говорит, выкинул!

— Подумаешь, будто что-нибудь невероятное сказал…

— Постойте, погодите… — изволил встать Самхарадзе. — Тот экземпляр, уважаемые, о котором вы спорите, последним читал я, я принес его сюда и здесь, как раз вот в этом месте, передал милейшей Тине, а куда потом сунула уважаемая Тина, сказать не могу…

Не успел он договорить, как Тина упала в обморок. Поднялась суматоха: кто-то побежал за водой, женщине растирали виски, поили ее каплями. Не скоро пришла Тина в себя, а потом попросила сигарету, заперлась в комнате и в тот день ни с кем больше не общалась.