Хор больных детей. Скорбь ноября - Том Пиччирилли

тебя до сих пор не доходит? Не выходи сегодня во двор, – говорит Сара.

– Вы все только и делаете, что мне это повторяете.

– Последуй хорошему совету! – кричит она. – Тебе уже говорили, что тот мужчина не умер. Он пришел и ищет тебя. Убегай и прячься.

– Лучше я дойду до дна и покончу с этим.

– Ты никогда не покончишь с этим, разве не знаешь?

Гудение в телефоне становится громче, но я все еще не могу различить слова.

– Ты просто опять сгинешь в глубине болот.

– Может, это и к лучшему.

– Ты сам не веришь в это. Ты…

– Больше не в безопасности, я знаю. Все это говорят. Но я все же думаю, нам с Херби пришло время поговорить.

– Он даже не захочет разговаривать.

– Я знаю это. Ответь на звонок.

– Нет, я не могу, я уже пыталась…

Она сжимает трубку так сильно, что пластик трескается.

– Возвращайся домой, Сара.

– Но мой отец. Он ненавидит меня! Хочет меня трахнуть. Всегда хотел, даже когда я была маленькой девочкой. Его глаза – это надо видеть, – они от злости всегда налиты кровью, как дорожные светофоры. Боже, ты бы только видел его глаза.

Она подносит телефонную трубку ко рту.

– Алло? Да, папа…

– Тут кто-то еще говорит, Сара. Кто это? Джонас? Себастьян?

– Разреши мне остаться у вас, – умоляет она.

– Нет.

Выхватываю у нее трубку и прикладываю к уху. Гул голосов затихает, но мне еще слышно чье-то дыхание. Вешаю трубку и иду к задней двери. Джонни исчез, и когда я оборачиваюсь, то вижу – фантом Сары исчез тоже. На кухонный пол падают нити паутины.

Выхожу через заднюю дверь во двор.

Ночь склизкая как сырая нефть. Дождь льется и приятно охлаждает мой разгоряченный лоб. Я словно в лихорадке, но не болен. Боль в затылке начинает затихать. Убираю пряди с лица и слышу, как мать зовет меня, высоким певучим голосом, но без причитаний. У мамы хватает своих проблем. Я и не пытаюсь искать Мэгги или Драбса, спрятавшихся под кустами. Их здесь нет. Впервые в жизни я чувствую себя полностью одиноким и не знаю, как с этим справиться. Бреду по траве, и туман окутывает лодыжки. Херби где-то здесь, вернулся, чтобы стереть меня в порошок.

Десятая глава

ВЛАЖНОЕ ПЯТНО ЛУНЫ проступает сквозь грохочущие тучи. Ее серебристый свет каплями крови стекает с дрожащих на ветру деревьев. Водяные змеи-рыбоеды скользят в корнях капустных пальм и пеканов, тяжело хлюпая по воде хвостами.

Если бы он не улыбнулся, я бы его так и не увидел.

Но Херби Джонстон ждал почти двадцать лет, и теперь от радости демонстрирует все свои чудесные белые зубы. Лунный свет выхватывает их как ломаный арахис, и я поворачиваюсь на секунду позже, чем нужно.

Он умеет хорошо обращаться с костылями. Если проведешь на одной ноге два десятка лет, то научишься. Прежде чем я успеваю полностью обернуться и встретиться с ним лицом к лицу, он вонзает костыль мне прямо в солнечное сплетение. Я визжу от боли и падаю на колени в болотную траву.

– Долго же мне пришлось ждать, прежде чем снова встретиться с тобой.

Зубы у него чистые, но дыхание воняет. Пахнет так, словно он в глухих лесах не один день жрал недожаренных опоссумов. Не мылся с неделю, и даже дождь не очень помог. Если бы он стоял от меня с подветренной стороны, я бы заткнул ему рот кляпом еще пять минут назад.

Когда у меня наконец восстанавливается дыхание, я говорю:

– Мы тут… все в одном доме… всю жизнь. Херби, ты же мог прийти из Тьюпело… в любое время, когда хотел.

Он сжимает резиновые ручки костылей, и бугры на его огромных руках опять вздымаются. Ладони скрипят о резину так же громко, как скрипели веревки церковных колоколов.

– Я все думал об этом, но как-то отвлекся. Жизнь идет кривыми тропками – это так. Попался, когда кому-то не удружил, и пришлось на какое-то время уехать в Анголу.

Он не боится, что я убегу. Знает, что у нас есть причина тут оказаться и никто из нас не станет отказываться от своих обязательств.

– Как долго ты был там на ферме? – спрашиваю я и обнаруживаю, что мне и впрямь интересно.

– Пятнадцать лет. Было не так плохо, хотя я скучал по детям.

– Не сомневаюсь.

Ныряю к его ноге, и он резко отшвыривает меня костылем, который больно задевает угол рта, и на шею течет кровь. Он наклоняется, хватает меня за горло и поднимает в воздух. Боже, как он быстро двигается. Громадные руки тверды словно кованое железо, и, несмотря на его недружелюбные манеры, я впечатлен. Я хватаю его за пальцы, пытаясь ослабить хватку, но не могу сдвинуть их ни на дюйм. Он тянет меня к себе, пока мы не оказываемся нос к носу.

Он мог бы порвать мою трахею за мгновение, но не делает этого. Херби – большой любитель поговорить и хочет напоследок потрепаться.

– Есть что-то, что бы ты хотел снять с души перед встречей с Господом, сынок?

Надо сказать, да.

– Есть немного.

Он сочувственно хмыкает, и я обнаруживаю, что мне он почти нравится. Неудивительно, что ему так легко удавалось пускать детей в расход.

– Ну, что, послушаем.

– Почему ты не убил меня в тот день? Ты не истек кровью и аллигаторы не утащили тебя в реку.

– Нет, конечно, – качает он головой и пристально смотрит на меня с полураскрытым ртом, а дождь барабанит по его губам. Потом сплевывает натекшую в рот воду и продолжает:

– У меня едва хватило сил вылезти на противоположный берег. Сынок, это было низко – кинуть пояс другому малому. Хотя должен признать, ты не без способностей. Повел себя тогда с настоящим талантом. Если бы я смог, то, конечно, стер бы тебя в порошок, но к тому времени потерял уже литра два крови.

Херби начинает слегка сжимать пальцы, усиливая давление.

– Почему ты ждал так долго? – спрашиваю я.

– Другое было на уме, с чем надо было разобраться вначале.

– Знакомо мне такое чувство.

– Судя по всему, да, знакомо, так как ты явно малость не в себе.

– Ну, это просто оскорбительно.

Дождь усиливается. Над нами грохочет гром, гроза беснуется прямо над домом и вот-вот разнесет весь двор. Плоские лезвия молний бьют вниз как раскаленная добела проволока, срезая ветви деревьев и оставляя после себя очаги пожаров. Херби начинает немного нервничать и обнажает в ухмылке зубы, глядя