Древнерусская государственность: генезис, этнокультурная среда, идеологические конструкты - Виктор Владимирович Пузанов

обобщениями, экстраполируя картину римского "карнавала" 1644 г. "на предшествующее тысячелетие"[642]. М.А. Бойцов высказывает предположение о том, что "скандинавские мотивы, преобладающие пока в нашей (неожиданно "германистической") картине средневекового мира, будут, вероятно, потеснены", а новый сформированный образ (вернее то, что от него останется) "будет, скорее всего, куда сильнее чем сейчас, основываться на идеях и реалиях Средиземноморья…"[643]. Для А.Я. Гуревича очевидно, что скандинавские источники (в отличие от большинства западноевропейских, составлявшихся на латыни, недоступной основной массе населения) "доносят для нас подлинное содержание культуры, не мистифицированное или искаженное церковной латынью. Поэтому скандинавист в состоянии пробиться к более глубоким пластам человеческого сознания, которые в других более "цивилизованных" регионах закамуфлированы или вовсе подавлены"[644].

За всеми этими региональными и этнокультурными особенностями, похоже, забывается еще одна особенность — стадиальная. И если вести речь о совместимости "скандинавских" и "средиземноморских" "мотивов", то надо учитывать существенный стадиальный разрыв между ними. Например, по словам С.Д. Ковалевского, "общественные отношения в Швеции к середине XIV в. находились примерно на той же стадии развития, как во Франкском государстве до времени Карла Великого или в англосаксонской Англии накануне нормандского завоевания"[645]. В то же время, общественные представления о власти монарха весьма консервативны и длительное время сохраняют свои древние языческие родимые пятна, несмотря на то, что окрашены они уже в новые идеологические цвета.

М.А. Бойцов имел достаточно серьезные основания усомниться в "темпоральной" концепции А.Я. Гуревича. Однако вряд ли обоснован весь спектр его претензий к гипотезе "государя харизматика". Вопреки утверждениям М.А. Бойцова, теория сакральности правителя "подтверждается конкретными исследованиями"[646], и находит опору в источниках. И не только скандинавских. Проиллюстрируем это на примере сочинения Видукинда Корвейского, написанного в третьей четверти Х столетия. С одной стороны, Видукинд, как будто, подтверждает сомнения М.А. Бойцова на счет того, что от "харизмы" правителя зависит "успех в бою"[647], так как не отрицает, что в открытом бою побеждают те государи, у которых храброе и многочисленное войско[648]. Однако ни законная власть, ни военная сила не являются сами по себе достаточным основанием ни для военной победы, ни для благополучного правления, блага государства и народа. Для этого нужно нечто большее. Например, Конрад, король франков, изнуренный недугом и удрученный тем, "что ему не сопутствует удача", обратился к своему брату и преемнику с советом примириться с Генрихом Саксонским: "Брат [мой], мы располагаем войском…, в нашем распоряжении города и оружие с королевскими инсигниями, мы имеем все, чего требует королевское величие, все, кроме счастья. Счастье… с [сопутствующими ему] благороднейшими нравами перешло к Генриху, высшее благо государства находится [теперь] у саксов". Таким образом, счастье (fortuna) правителя — "высшее благо государства". Далее, король советует брату заключить мир с Генрихом, инсигнировать его. В противном случае, будущему королю, а вместе с ним и народу франков, угрожает гибель. Возвышению же Генриха ни Конрад, ни его преемник помешать не в силах: "Так возьми эти инсигнии… ступай к Генриху и заключи с ним мир, чтобы всегда иметь его в качестве союзника. Что пользы будет от того, если народ франков вместе с тобой падет перед ним? Ведь [все равно] он будет королем и повелителем многих народов"[649]. Таким образом, от счастья короля, по мнению Видукинда, зависит благополучие не только самого монарха, но и всей страны и подданных. Падет король, падет и народ.

Как видим, у Конрада было все, "чего требует королевское величие", более того, по словам Видукинда, "это был человек сильный и могущественный, выдающийся во время мира и войны, известный своей щедростью и многими добродетелями"[650]. У него не было того, что составляет "высшее благо государства" — счастья.

Чем могущественнее правитель, тем могущественнее его сакральная сущность, проявлявшаяся и после смерти. Например, тот же Видукинд сообщает о всевозможных знамениях накануне и после смерти Генриха I и всерьез пересказывает молву о том, "что гора, на которой погребен всемогущий государь, также во многих местах извергла пламя"[651].

Несомненно, свидетельством представлений о сакральной сущности правителя является уверенность в том, что ему особо покровительствует Бог. Например, заговор против Генриха был ликвидирован благодаря Всевышнему: "И хотя не нашлось человека, который открыто предал бы эти замыслы королю, благодаря всегдашнему покровительству высшей божественной силы, непосредственно перед пасхой эти козни стали известны"[652]. Власть монарха имеет божественное происхождение[653]. Поэтому те, кто против короля — "недруги Христа"[654], а кто с королем — тот с Господом[655].

Представления о сакральности власти правителя имели место, как мы видели, и у славян. Сохранятся они и в Древней Руси[656].

* * *

В истории человечества можно выделить две древнейших оппозиции. Первая (доставшаяся в наследство от животного мира) — противоречие между интересами коллектива в целом и конкретного его представителя в отдельности. Именно более успешное подавление индивидуального эгоизма и более тесные коллективистские начала позволили человеку современного типа выжить в борьбе с природой и с теми же неандертальцами. Не вдаваясь в вопрос, в какой мере труд создал человека, и, не отрицая важность производственного процесса в антропогенезе, отметим, что человек действительно стал превращаться в человека тогда, когда научился подавлять индивидуальные инстинкты самосохранения в пользу выживания общины в целом. Другим важным этапом стало сохранение жизни слабым членам общины, которых ранее приносили в жертву общим интересам (убивали, изгоняли, что одно и тоже и т. п.).

На заре человеческого общества появляется и другая древнейшая оппозиция — свой-чужой, также, видимо, доставшаяся ему в наследство от животного мира. Со становлением родовых коллективов она стала определять систему ценностей в отношениях с другими кровнородственными коллективами, а потом, по мере разрастания и структурного усложнения коллективов, между членами данной общины. Таким образом, формировалась система многоуровневых связей: род — племя (семья — род — племя) — союз племен — родственные союзы племен — ближайшие представители неродственных этносов — более далекие — наиболее отдаленные и т. п. Дальнейшая трансформация оппозиции "свой-чужой" в плане расширения круга "своих" разной степени "свойства" являлась необходимым условием для выхода на более высокий, государственный уровень интеграции. Вряд ли бы он был возможен, если бы к тому времени не были приобретены определенные навыки сосуществования различных иноэтничных общностей и отдельных их представителей.

Часть II.

Образование древнерусского государства: предпосылки, этапы, типология, этнокультурный аспект

Очерк 1. Восприятие славянского расселения в Восточной Европе и межэтнических противоречий в Повести временных