Через два океана - Михаил Александрович Михеев

за другим. Вот только не зря говорят: охотнику перестает нравиться одноствольное ружье и у него возникает мечта о двустволке, когда выясняется, что медведя с первого выстрела завалить не удалось. Сейчас был именно такой случай.

Рев, который издал медведь, был не испуганный, а разъяренный. Вопль оскорбленной силы, точнее и не скажешь. Поднявшись на задние лапы, громадина из клыков, когтей и мускулов двинулась на людей, и времени на перезарядку оружия уже не оставалось.

Будь у них рогатины, ситуация бы получилась – лучше не придумаешь. Сам бы наделся! Но оружия, предназначенного именно для охоты на медведей, у них сейчас не было. И единственное, что попалось под руку Александру, был топор.

Ростом Александра Бог не обидел, силушкой тоже, но, когда медведь его зацепил, летел он далеко и больно. И это притом, что удар лапой получился вскользь и, можно сказать, на излете. Но и сам он ударить успел, со всей дури, и, когда поднялся, то увидел, что зверь лежит почти там же, где они схлестнулись. Топор разрубил прочнейший медвежий череп без малого напополам.

– Вашбродь, как вы?

– Живой, – Александр, пошатываясь, подошел к туше зверя. Болело все, особенно ребра, но, похоже, отделается ушибами.

– Ну и здоровы ж вы! – тут же подскочил второй матрос и, с короткой заминкой, добавил: – Вашбродь…

Александр только закашлялся в ответ – приложил его медведь все-таки знатно. Сплюнул – нет, крови не видно.

– Все, хватит на сегодня прогулок. Возвращаемся…

Вечером, когда умельцы, впечатленные размерами зверя, обрабатывали медвежью шкуру, коей предстояло в ближайшее время стать отличным ковром в капитанской каюте, к нему пришли Матвеев и Гребешков. И не очень вежливо, без стука войдя в каюту и захлопнув дверь, начали весьма неприятный разговор.

– Ты что себе позволяешь, мальчишка!

– Во-первых, я рад вас видеть, Сергей Павлович, хотя это и чуточку неожиданно. Егор Иванович, к тебе это тоже относится. А во-вторых, я не совсем понимаю…

– Не понимает он! – Матвеев был красный, словно вареный рак, и пыхтел, будто паровая машина. – Ты что творишь? Что творишь, я спрашиваю?!!

– Подожди, – Гребешков тронул его за плечо. – Он и в самом деле не понимает. Ему действительно надо кое-что объяснить. А ты орешь, как ненормальный.

– Ну, так объясни, – сказал, как выплюнул, Матвеев и замолчал, прислонившись к стене и демонстративно скрестив руки на груди.

– И объясню. Александр Александрович… Тьфу! Саша, вот скажи мне, ты что, не понимаешь? Твой ангел-хранитель не белый, а седой. Тебе не стыдно?

– Ага! Здорово, правда?

– Да елки-палки…

– Тихо!

Откровенно говоря, Верховцев еще со времен Корпуса завидовал тем, кто умеет орать, не повышая голоса. Как оказалось, у него это тоже получается. Вроде бы спокойным тоном сказал всего одно слово – а оба собеседника разом заткнулись, будто им во рты вбили по кляпу из старых портянок. Во всяком случае, глаза выпучили соответственно.

– Ну что, успокоились? – вполне дружелюбно поинтересовался Александр, выдержав небольшую паузу. – А теперь соблаговолите мне объяснить, наконец, коротко и без эмоций, какие у вас ко мне претензии.

– Претензии… – Гребешков вздохнул и опустил плечи, став вдруг похожим на немного сдувшийся воздушный шар. – Есть, как не быть. Понимаешь, ты сегодня едва не погиб.

– Не в первый раз.

– Да, но до того это было на мостике, в бою. В абордажной схватке. На худой конец, когда тебя на берегу пытались арестовать, то могли под шумок прихлопнуть. Это героическая, понятная, вдохновляющая смерть. А сегодня… Ты что, не понимаешь, что на тебе все держится?

Вот это уже было новостью. Александр удивленно приподнял брови:

– В каком смысле?

– В прямом. Ты собрал эскадру. Люди идут за тобой. Если ты погибнешь, все развалится к морским чертям, – и, не удержавшись, Гребешков выдал малый боцманский загиб.

Как в старые добрые времена, с каким-то умилением подумал Верховцев.

– Мне всегда казалось, эскадра держится на вас. Точнее, на всех нас, но в основном на вас двоих.

– Э, нет! – Матвеев успокоился и вернулся к своей обычной солидной манере разговора. – Видишь ли, Александр, именно ты нас собрал. Как ни крути, но костяк наших команд это помнит. Ты нас вел в первые бои, самые тяжелые, когда никто не верил, что с английским флотом можно драться на равных. Это тоже помнят. И именно поэтому тебя изначально воспринимали как командира. Потом… Ты с пинка открывал двери к адмиралу…

– Чего-о?

– Это мы знаем, что все было иначе, а простые матросы убеждены, что не Бойль отдавал приказы, а ты. Дальше. Все корабли собрал, опять же, ты. И ты – единственный офицер высокого полета.

– Высокого, – фыркнул Александр. – Скажешь тоже.

– Для тех, кто в жизни не видел никого старше пьяного станового[53] – высокого.

– И что?

– Да ничего. Я – купец. Да, я многое умею, и моя команда воспринимает капитаном именно меня. Но для всех остальных я – не авторитет ни в чем, кроме денег. Егор… Он выслужился из крестьян, и слишком многие помнят его именно в этом качестве. То же Мустафа. Недавний простой матрос. Вдобавок он слишком молодой. Да, его принимают как пиратского капитана, но не более. Куропаткин офицер, но в море он всего ничего, да и капитаном стал недавно. Диего вообще не русский. Его уважают – но за ним не пойдут. Вот и получается, что ты – единственный кадровый офицер в серьезных чинах, которого уважают и принимают как командира все без исключения. Даже наемники. И если тебя, не дай бог, задавит какой-то медведь, эскадра лишится головы и распадется, перестанет существовать как единая сила. Получится в лучшем случае группа кораблей, в которой каждый будет считать именно себя или главным, или самым умным. Это в лучшем случае. А то и вовсе разбредемся куда попало. Теперь понимаешь?

Верховцев открыл рот – и закрыл его. Нет, возразить-то можно, а толку? Матвеев был прав, он – командир, голова, без которой тело может дергаться и даже бегать, как предназначенная на суп курица, но ожидать от него сколь-либо осмысленных действий бесполезно. И так каждый раз шкурой рисковать приходится, а еще и так, по-глупому… В общем, оставалось лишь признать правоту товарищей, и на том разговор был исчерпан. С того дня и до самого выхода в море Александр не покидал границ лагеря. Впрочем, скучать ему не приходилось, и единственное, пожалуй, что огорчало, это практически полное отсутствие женского пола. Ну, требовал свое молодой и здоровый организм. Однако с этим приходилось мириться, не зря же выбирали максимально дикое и пустынное место. А потом вновь надул паруса ветер, и эскадра двинулась в долгое