Темная сторона Москвы - Мария Артемьева

Но уж теперь-то, в XX веке, мы с вами не будем поддаваться мистификации, Антон! — Зельдовичу, наверное, было жаль меня, но он продолжал вещать: — Да, вы можете напомнить мне о сумахе!.. Есть такая интересная группа древесных и кустарниковых растений — ботанический род сумахов. Некоторые из них декоративны, другие полезны дубильными веществами, и есть даже настоящий Rhus toxicodendron, то есть «ядовитое дерево сумах». Они водятся и у нас в Крыму, в Никитском ботаническом саду. Посетителей предупреждают плакатами, что надолго задерживаться рядом с растением не стоит, в противном случае можно ощутить головокружение и другие признаки отравления. Да. Но если на открытом воздухе сумах способен отравить, то что было бы с нашей оранжереей и ее сотрудниками, расти у нас случайно или каким-либо тайным образом такой вот ядовитый сумах?! Да мы бы все давно тут поотравились бы! Поймите, Антон, предположения Андрея — это… нелепость! Допускаю, что от отчаяния — но все же чистая нелепость.

После такой аргументированной речи мне оставалось только признать поражение. И уйти. Впавшим в отчаяние — вслед за моим несчастным другом Киреевым. Окаянный узел не желал развязываться.

Спустя неделю после встречи с Зельдовичем ко мне на работе подошел Аксенов — тот самый, кто обнаружил тело Галины. Поздоровался, спросил сигарету. Я ответил, что не курю. Тогда, немного помявшись, старик завел невнятный разговор, выспрашивая меня о настроении, о работе. Мне показалось, он просто хочет поддержать меня морально. Видимо, старик испытывал неловкость и, может быть, даже чувство вины за свои показания в прокуратуре.

— Ты, слышь, Антон, ты, если чего, не думай. Андрюха — парень хороший! — помявшись, заявил он.

— А я и не думаю, — сказал я. И соврал. Я только и делал последние дни, что думал. Если б только можно было выключить голову!

Глядя на мое мрачное лицо, Аксенов огорченно добавил:

— Это, конечно, если б знать бы! А так… Наговорил я там, конечно, следователю… Мне б помолчать, а я… Но ты это… Антон! Я все ж таки не болван какой. Я им не все там рассказал.

— Да? А что ж ты там такое не рассказал, Николай Степанович? — горько удивился я. Показания Аксенова о ссоре между Андреем и Галей укрепили следователя в подозрении относительно моего друга. Если б не болтливый старик — кто знает? Может быть, Андрея давно бы уже выпустили.

— Я им только про одну ссору сказал, — торжествующим шепотом сообщил мне Аксенов. И добавил — так, будто мне и самому обо всем известно: — А ведь у них разлад давно шел! С месяц уж, не меньше. С тех самых пор, как Галька профессору вашему приглянулась.

— Какому профессору? — не понял я.

— Ну, как какому? Зельдовичу вашему самому. Он же давно разведенный. Вот он Галке-то и давай клинья подбивать. Замуж ее звал. В свои хоромы пятикомнатные. Ухаживал за ней, в ресторан водил. Ну, что ему — он мужик богатый. Девки любят богатых… А ты что ж, не знал разве? — Аксенов испуганно моргал выцветшими голубыми глазками, а у меня внутри снова в который раз все перевернулось с ног на голову и полыхнуло тревожным огнем. Чтобы не видеть эти невинные до глупости стариковские глаза, мучающие меня въедливым вниманием, я просто развернулся и убежал. Глупо, недостойно. Но я больше не мог.

Мысли, сомнения, вопросы сводили с ума.

Сколько еще дурацких постыдных тайн раскроется в этом страшном деле?..

Я думал, я рассуждал, я пытался представить себе мотивы всех персонажей. Галина. Галина, видимо, скрывала от Андрея свою интрижку — тьфу ты, слово-то какое — «интрижка». Сюда же еще и «адюльтер», и будет не пойми что — какой-то буржуйский «будуар», не знаю… Фу, гадость. У меня горели уши, полыхало лицо, я сам себе не нравился в этот момент, но мысли продолжали метаться вокруг все тех же фактов: Андрей… Мой друг Андрей — убийца?! Чушь. Бред. Не верю.

Знал ли он о Зельдовиче? Может быть, узнал… И тут меня как молнией пронзило: как же я сразу об этом не подумал? Зельдович! Седовласый красавец… Фавн. Я расспрашивал его об анчаре — и он так красиво все обрисовал… Но можно ли ему верить? Ведь получается, у него-то точно есть мотив: утопить Андрея, опровергнув его теорию о ядовитом растении. Оставить моего друга в тюрьме. Стоп, впрочем… Какая ему выгода теперь? Отомстить. Теперь, когда Галя уже мертва… Месть? Не знаю, достаточный ли это повод… Я не Зельдович, но я бы хотел отомстить, если бы, конечно, точно знал, кто виновен в смерти близкого мне человека. А тут что?

Загадка. Точно знать. Но как? Кругом одни сомнения. Кто виновен в смерти Гали? Анчар? Андрей? А если… сам Зельдович? Что, если все было между ними не так просто, как представляется оно незамысловатому взгляду пьяницы Аксенова? Что, если не Андрей, а сам Зельдович ревновал Галю к Андрею?..

Господи, куда заехал я со своими рассуждениями! Помимо смятения, я испытывал и жгучую обиду: оказывается, друзья скрывали от меня гораздо больше, чем я предполагал. Я чувствовал себя обманутым.

Я вспомнил горящие глаза Зельдовича, его известную всем студентам вспыльчивость и страстность. Убийство? Почему бы и нет. Тем более такое — хитрое, научное, недоказуемое. Не зря же студенты и аспиранты всегда побаивались этого человека. О характере доктора наук вообще ходили не очень добрые слухи в университете. Якобы в прежние годы он любил доносительством решать вопросы научной конкуренции.

Не знаю. Ничего не знаю!..

Я чувствовал себя слепым щенком, у которого еще не раскрылись глаза на белый свет, и потому самые очевидные вещи остаются в области догадок. Это страшно. Мир приобретает зыбкие очертания, становится обиталищем неизвестных и враждебных сил. Но если ты уже вышел из возраста, когда можно, испугавшись, искать защиты в надежных материнских руках, то где же тогда тебе спрятаться от мира? Где искать опору и защиту от собственной неуверенности?..

Я не находил ответа и на этот вопрос.

Прошел месяц. Два месяца. Три. Полгода. Жизнь продолжалась, но это была другая жизнь — существование в кошмарном сне.

Сомнения преследовали меня, и продолжались тоскливые бессмысленные допросы у следователя. Я даже начал привыкать к ним. Посещение следователя Архипенко сделалось для меня такой же знакомой рутиной, как очередь в туалет по утрам в общаге. Но однажды меня снова встряхнуло.

Скучная беседа с Архипенко тянулась уже с полчаса, как вдруг он поинтересовался:

— Кстати, вы в курсе, какие любопытные книги мы обнаружили в комнате вашего друга при обыске?

— А что, был обыск? Новый? — спросил я в ответ ледяным тоном. Я знал, что обыск в общежитской коморке Андрея проводился уже давно, и, насколько мне было известно, ничего интересного там не нашли.

— Новый обыск по старому месту жительства. У его отца. Он к нему на лето ездил.

— Да? И что же?

— В комнате Андрея Киреева были обнаружены брошюры о природных ядах. Его отец сам признался, что книги — сына.

— Ну и что? Андрей — биолог…

— Вы не дали мне договорить. Брошюра называется «Природные яды тропиков и субтропиков». Издана не так давно в ГДР. В одном из разделов речь идет о нейролептических ядах растений, которые убивают столь стремительно, что не успевают накапливаться в организме и, соответственно, не обнаруживаются в нем после смерти.

Он замолчал. В наступившей тишине мне казалось, что сердце бухает о ребра так сильно, что даже следователю через стол должно быть слышно это унизительное заячье прыг-скок в моей груди. А он и смотрел на меня как удав на кролика.

— Понимаете, мозаика, похоже, сложилась в довольно внятную картинку. По крайней мере, в отношении Андрея Киреева. Есть мотив, почти доказан умысел… Остались мелочи. Незначительные детали. И очень скоро мы их найдем — с вашей помощью или без нее.

Архипенко нагнулся над столом, подписал и протянул мне пропуск:

— Идите, Цыбин. До новых встреч в эфире. Я вам очень советую: перестаньте выгораживать своего приятеля. Он у-бий-ца.

Наверное, в этот момент его железная уверенность окончательно сломила меня. Я больше не мог выдержать, не зная, кому верить, во что верить и как верить. Простота и ясность, которые были у меня вначале, испарились. У меня был друг Андрей и подруга Галя Рябоконь. Галя мертва, Андрей числится ее убийцей, их светлые отношения — какими я их видел раньше — представлялись теперь жутким клубком противоречий, переплетенных с амбициями и страстями посторонних людей…

Я больше не мог дышать в этой атмосфере. Сомнение? Оно убило меня. Наверное, я не ученый.

Я поступил как слабак, как нервная барышня. Воспользовавшись оплошностью родной милиции, которая почему-то не удосужилась взять с меня подписку о невыезде, я удрал из Москвы на Кавказ, уехал работать в заповеднике. Наверное, в моих свидетельствах уже не было никакого проку для Архипенко, но меня почему-то никто не разыскивал. Несколько лет я провел в Кабардино-Балкарии, в горах. Потом уехал в Одессу. Потом, когда родная тетушка моей матери объявилась в Израиле и прислала нам вызов, я начал собирать документы… На это ушла еще пара лет. Наверное, обо мне все забыли. В конце концов, мне удалось уехать и перебраться в США.